– Какая твоя любимая еда? – спросила она.
– Торт?
Она пообещала, что наделает уйму тортов. Когда Лароуз обвил ее шею руками, то почувствовал ее кости под кожей.
– Ты костлявая, – заявил он Ноле.
– Можешь нащупать мой скелет, – предложила Нола.
– А ты не та леди, которая приходит на Хэллоуин? – спросил он осторожно.
– Нет, – возразила она. – Я не такая. Вот моя мать, та была ведьмой. Но я не хочу быть на нее похожей.
Лароуз положил голову ей на грудь, желая убедиться, что ее сердце бьется. Висок мальчика уперся в ее острые ключицы.
Костлявая, подумал он. Она костлявая. Он слышал, как отец дразнил мать: «Ты становишься костлявой, кожа да кости!» И он слышал, как бабушка говорила его сестре Сноу: «Ты же не хочешь стать костлявой, как твоя мать».
Он попал в мир костлявых женщин. Даже Мэгги была костлявой с ее долговязыми нескладными ногами. Однако он этого не сказал. Лароуз также не сказал, что Мэгги называла мать злой. Что-то его остановило. Он не знал, почему перестал говорить все, что у него на уме. Похоже, у него во рту появилось маленькое ситечко, которое пропускало только приятные слова.
* * *
Лароуз увидел свою настоящую мать в продуктовом магазине. Он побежал к Эммалайн, и они крепко обнялись. Случайным свидетелем этой сцены оказался Ромео. Он стоял у сияющей мясной витрины, покачиваясь, прижимая корзину к груди. На его лице появилось выражение, совсем не вязавшееся с репутацией опасного отморозка, которой, по его мнению, он теперь пользовался. Ромео мысленно одернул себя, прищурился и притворился, будто рассматривает дешевые гамбургеры.
Хорошо, что Лароуз был с Питером, который не вмешивался. На какое-то время Эммалайн прильнула к своему ребенку, вдыхая аромат его волос. Она посмотрела на Питера, и когда он кивнул, позволила Лароузу повиснуть на своей тележке, чтобы на ней прокатиться. Потом мать пошла с ним по магазину, разговаривая. Она словно вошла в зал с сердцем мертвым, а потом очнулась в нем с сердцем живым. Но она не могла заниматься покупками вечно. Питер помог ей отнести продукты, а затем она подвела сына к машине Равичей. Лароуз залез в нее без плача, забрался на заднее сиденье и сам пристегнулся. Его бессловесное мужество поразило ее. Когда они уезжали, он помахал Эммалайн на прощанье. Сын будто уплывал от нее на утлом плоту из каких-то щепок. Или это был сон? Каждое утро перед пробуждением ей снился тот самый разваливающийся плот. И каждый день по много раз она спрашивала себя, что же они натворили.