Я невозмутимо продолжал мысль:
– Агитатор – это для него слишком жирно будет. Агитатор – за будущее. А Табачник – за ничего.
Евсей неопределенно кивнул.
– И что, хаты у него своей нету? По людям живет?
– Есть у него хата. Говорят, в Остре. И не хата, а землянка. Он кому-то заявлял, что в Чернигове будет обретаться по погоде, до зимы. А потом в Остер. Носит таких земля…
Я перевел на другое.
– За Довидом Сергеевичем смотри. Говорит он много.
Я нарочно Сергеевичем назвал, чтоб Евсей понял серьезность предупреждения.
Нужно ехать в Остер. И Воробейчик оттуда, и Табачник.
Заходить надо издалека. Первый закон следствия. Я хоть и без специального образования, но понимал суть. Война и разведка научили.
Но конец июля, время жаркое. Поздние гулянья молодежи, танцы на Кордовке, а вокруг там кусты непролазные, располагающая темнота. Случались недоразумения определенного порядка.
Потом – люди стали жить лучше. Выпьют сверх меры, поспорят, подерутся. Чаще всего внутри семьи, родственников и друзей, но это все равно. Чуть что – милиция. Причем плачут, чтоб никого не забирали. А работникам органов надо и в отпуск, и так далее.
Разворачивалось следующее.
Временами я негласно наведывался на улицу Клары Цеткин и заставал там закрытые ставни днем и ночью.
Систематически гулять в том месте не представлялось возможным из-за оперативной осторожности. Расспрашивать соседей – нецелесообразно по той же причине. Выяснять в паспортном столе, по домовой книге? Что выяснять, если полгода со дня смерти Лилии Воробейчик не прошло и в наследство никто вступить не мог по закону? Не про кого выяснять. Есть что. А не про кого. Формально, конечно. По сути – я б выяснил. Если б официально. Но тут – дело моей тайной совести и чести.
По невольным рассказам Евсея я находился в курсе деятельности Табачника.
Дурковатый старик как-то зашел ближе к осени к Гутиным. И мало что зашел, так прямо под ручку с Довидом.
Евсея сразу отсекли, позвали Бэлку за собой в сарайчик на дворе и там шептались.
Евсей хотел проследить-послушать, но дети удержали своими приставаниями.
В конце августа Любочка, ввиду приближения холодов, выразила желание пошить себе новое платье.
Для наглядности примерила старое – то, что я по памяти считал вполне хорошим, – и говорит:
– Я тут случайно Лаевскую Полину Львовну встретила на базаре. То-сё, в общем, она мне сказала, что за полцены пошьет. Я, конечно, наотрез отказалась, но она заверила, что только из-за уважения к тебе. Мол, Лилечка Воробейчик была ей подруга и даже как сестра, а раз ты убийцу обнаружил, так она тебе по гроб благодарна и в знак признательности даст мне скидку. Прямо слезы у нее в глазах стояли, умоляла меня ей сделать одолжение. Представляешь, одолжение! Я! Ей!