Евсей вроде что-то нащупал в кармане, радостно кивнул:
– А мы и благодарим. Благодарим. Вот, нашел. – И протягивает бумажку трубочкой. – Довид адрес оставил. Поехал к Табачнику в Остер на побывку.
– Зачем мне адрес? На черта?
– Довид велел передать. Чтоб не на словах, а бумажкой. Вчера поздно уехал. Сегодня передаю. Не на работе. Как положено.
Я посмотрел на Евсея новыми глазами.
– Какие у меня дела могут быть с Довидом? Я его терпеть не могу. И не скрываю.
Евсей набычился:
– Я в чужие дела не лезу. Никогда. Думал, ты меня за это уважаешь. Откуда я знаю. Довид что-то махерит по кирпичной части. Может, он тебе кирпича подкидывает втихаря. Для сарайчика на старой квартире. Ты строить хотел. Он мне как раз и намекнул: для пользы личного твоего дела передать адрес. Ну, теперь ты переехал, тебе сарайчик присобачивать негде. Но мало ли что? Был бы кирпич. Правильно?
Я ответил решительно:
– Неправильно.
Прочитал бумажку. Адрес такой: Остер, улица Фрунзе, за последним домом от конца. Землянка.
На самое прощание Евсей пробормотал:
– Ты, Миша, люди балакают, недокрутил с Моисеенко. Помнишь, который руки на себя наложил?
– Ну. Помню. В глазах висит каждую ночь.
– Говорят некоторые, и у нас в отделении тоже. Темное дело. Темное. Я как могу – осаживаю, не чипляйтесь, говорю, к Мишке, все что надо – сделал. Артист нервный попался. Вот и конец.
Я резко оборвал:
– Какие твои разговоры, я знаю. Виляешь. И разговоры твои вилючие. Конкретно кто бочку катит?
– Машинистка Светка. Она с начальником сейчас крутит. Губы бантиком сложила и нарочно при мне процедила: «Миша твой, Евсей, недосмотрел. С тобой дружит, аж обнимается, а недосмотрел». Светка – прошмондовка. Шлендра. Сама б не додумалась. Повторяет.
Я развернул Евсея к себе близко лицом и закончил нашу беседу таким образом:
– Через тебя ко мне претензии. Видишь, зацепили. Гутин – сомнительный по национальному вопросу, Цупкой с Гутиным в обнимку взасос целуется, давай по Цупкому огонь дадим. Нет. Не получится у них!
Евсей засветился, хоть я его и больно прижал за плечи.
– Не получится, Миша! Мы кровь вместе проливали. Не получится.
Я не знал, как поддержать товарища, и только сказал:
– Ото ж.
Настала возможность поехать в Остер, как я хотел и делал план. А дома я объяснил: еду на родину, в село Рябина между Харьковом и Сумами. Далеко от Чернигова. И на работе распространил ту же версию. Отгремела большая война. У меня мать и отец замучены фашистскими извергами как передовые колхозники, причем отец – активист. Отдать последний поклон могилам родителей – на такую мотивировку я вынужден был решиться. Стыдно.