Амира начала оборачиваться, но девочке казалось, что она движется слишком медленно. Губительная волна вновь вырвалась из руки разбойника, и тогда Ксанка шагнула вперёд и схватила её… сжала в кулаке, задавила в зародыше, хотя до разбойника было не меньше пятидесяти шагов. На самом деле она не двинулась с места и даже не пошевелилась, но Амира увидела, как ослепительно вспыхнуло внутри её Голубое Пламя – а боевой артефакт в руке Варравы внезапно взорвался с такой силой, что мчащихся всадников расшвыряло в стороны, словно котят.
К ногам Амиры шлёпнулась бородатая голова в шапке-чернобурке. Знаменитый разбойник-колдун бесславно окончил свой кровавый путь.
Амира бросилась вперёд и схватила Ксанку, прижимая к себе, боясь ощутить каменную твёрдость сведённых кататоническим приступом мышц и увидеть пустой взгляд – но тело девочки оказалось тёплым и податливым, а огромные фиалковые глаза – испуганными, но живыми.
– Ты молодец, девочка моя, – шептала ей на ухо Амира, увлекая в палатку, – молодец!
Жизнь едва теплилась в изломанном теле Саблезуба, когда он очнулся в Храме Несущих Смерть. Какие боги сберегли ему жизнь, скрыли от глаз врагов и не дали сожрать ночным хищникам – осталось загадкой, фактом было то, что судьба явно расщедрилась на подарки. Саблезуба обнаружили собаки разведчиков Несущих Смерть, чей Храм находился как раз за границей земель погибнувшего племени Орла. Жрецы, поклоняющиеся Смерти, оказались весьма сведущи также и в том, как заставить её отступить, да и молодой, сильный организм взял своё.
Спустя месяц Саблезуб сидел во дворе Храма на валуне под гигантской смоковницей. Он был ещё очень слаб, поэтому его не подвергали сильному воздействию наркотических веществ и психогипнотическому влиянию жрецов, однако первичную работу с ним, разумеется, вели. Ему уже объяснили, где он находиться, чему будет учиться и кем станет. Он воспринимал всё спокойно, даже отстранённо; казалось, к жизни возвращается лишь его тело, но не душа.
Он не хотел жить. Не мог вспоминать ничего о своей прошлой жизни – счастливых детских игр, мирного труда, радостных праздников. И… Бирюза…
Боль вцеплялась в грудь изнутри десятками острых когтей, грызла голодной гиеной, жалила, как клубок разъярённых ос. Нет, он не хотел вспоминать, не хотел… Вообще ничего больше не хотел.