Сергей Гущин, аспирант кафедры геохимии геологического факультета МГУ, был долговязым молодым человеком лет двадцати пяти, немного угловатым и неловким, слегка рассеянным и неуклюжим, но страстным и открытым, как и большинство настоящих служителей Минервы, за что и получил прозвище Паганель. Сначала так называли его однокурсники, а потом и вся кафедра. Сергей самозабвенно любил науку и нередко представлял ее этаким магическим кристаллом, через призму которого он взирал на окружающий мир, и искренне считал, что вселенной правит мудрость и справедливость, а потому думал, что несет свою вахту на передовых рубежах прогресса и своим служением причастен к великой миссии, ибо только познание и истина может служить ключом, отворяющим врата счастья для всего трудового народа. Он был настоящим ученым и работал не за рублевый пряник, и не во имя тщеславия, но знал, что делает великое дело, и гордился этим. Эти чувства наполняли жизнь юного дарования особым смыслом.
За это его многие недолюбливали, завидуя упорству талантливого аспиранта, но многие и любили. Любил его и Лев Михайлович Макарский.
Старый профессор испытывал к своему подопечному какие-то совершенно необъяснимые и неформально нежные чувства, какие бывают, скорее, у отца к сыну, тем более что своих собственных детей у корифея науки не было. Да и Сергей, с детства нуждавшийся в отеческой мужской поддержке, подсознательно тянулся к старику.
Еще на первом курсе Макарский заприметил толкового студента. Вообще, начальные курсы университета всегда были этакими грандиозными смотринами. Вчерашние школьники, вдруг в одночасье повзрослевшие и распрощавшиеся со старым жизненным укладом, активно, но неумело приноравливались к новым порядкам, и жизнь бурлила. Преподаватели присматривались к студентам, желая поскорее узнать, не залетела ли к ним на огонек какая-нибудь новая выдающаяся личность. Студенты же по большей части присматривались к студенткам. Студентки, в свою очередь, присматривались ко всему: и к мальчикам, и к девочкам, и к преподавателям – в основном, конечно, молодым и перспективным.
Но по-настоящему отношения профессора с Паганелем начали формироваться только тогда, когда молодой человек преодолел водораздел третьего курса. К тому времени самоопределение студентов во многом завершалось: кто-то покидал стены университета, понимая, что случайно забрел не туда, кто-то продолжал учебу. Сергей Гущин, естественно, остался на факультете и принялся за написание своей первой курсовой работы под научным руководством Макарского. Пытливый ум юного студента, его исполнительность, работоспособность и покладистость изумляли и привлекали убеленного сединами профессора. В этом скромном парнишке он узнавал себя молодого и понимал, что нашел настоящего ученика, а ученик нашел учителя. И Лев Михайлович рьяно взялся за работу. Не считаясь с трудностями, он потратил огромное количество сил и времени на огранку этого алмаза, уж очень профессору хотелось открыть миру нового гения и великого ученого. Сергей же, как губка впитывал в себя премудрость, и был податливой глиной в руках мастера-наставника, который лепил его по своему образу и подобию, радуясь успехам ученика, и переживая по поводу каждой его неудачи.