И Мерьем открыла глаза.
В селе о ее глазах было много пересудов: в них смешались тысячи оттенков – от карего до зеленого. Кто-то был пленником этих больших, выразительных глаз, но было и много врагов.
Бабушка перед смертью твердила ласково:
– Глаза этой девочки говорят: «Солнышко, ты не всходи, отдохни, давай мы посветим вместо тебя!»
Мерьем поняла, что крепко-накрепко вцепилась руками между ног, так крепко, что и впрямь стало больно.
Хорошо все же, что она проснулась от этого кошмара.
Теперь оставалась только птица, дядя уже стерся из ее памяти.
Теперь она не помнила толком о том, как пошла в садовый домик отнести дяде еду, о том, как здоровенный мужик, наседая, мучал, терзал ее, бедную, о том, как она потеряла сознание, а придя в себя, словно безумная, выбежала прочь из дома и без оглядки побежала, не разбирая дороги.
Все это потонуло в тумане.
С расцарапанными руками, засохшей на ногах кровью, обезумевшую, бьющуюся, словно раненая птица, ее нашли посреди кладбища два молодых человека. И на глазах у всего села, прямо через деревенский рынок, отнесли домой. Дом погрузился в мрачную тишину. Перепуганная семья заперла ее в полутемном амбаре, пытаясь спрятать грех.
О том, что случилось в садовом домике, Мерьем никому не сказала ни слова, и никто не узнал имя совершившего это мерзкое дело. К тому же она до конца не понимала – в самом деле это произошло, или же это было сном. В голове все спуталось: воспоминания казались невозможными. Она все никак не могла заставить себя произнести слово «дядя», да и никак не могла поверить обрывкам памяти. И страшное укрылось где-то внутри. Она словно обо всем забыла. Каждому известно, что человек не отвечает за свои сны.
Мерьем вытянулась на тонком тюфячке, сквозь который чувствовала пол. В амбаре было сумрачно, только сквозь щели потрескавшейся двери просачивался слабый свет. Постороннему в этой темноте было бы трудно разглядеть пыльные седла и прочую упряжь для лошадей, брошенные в угол вилы, разложенные на деревянных полках торбы, в которых хранили тонкие сухие лепешки и виноградную пастилу. Но Мерьем хорошо знала, где что лежит.
Вся жизнь девушки прошла в этом забытом Аллахом месте, полуселе, полудеревне на берегу озера Ван. Она знала здесь все: каждое дерево, каждую птицу, каждый дом, оставленный армянами, дома эти были двухэтажными, с садами, которые назывались «хаят, двор». Знала амбары, полные зерна, комнаты для молитвенных омовений, печи, хлева, курятники, сады… Она знала все настолько хорошо, что не потерялась бы с завязанными глазами. У деревянных дверей дома ее семьи были подвешены две колотушки – одна большая, другая маленькая. Гость-мужчина стучал большой, женщина – той, что поменьше. Это было важно для женской части дома, чтобы подготовиться – если приходил мужчина, то его обитательницы успевали либо скрыться, либо укутаться в платки.