– Хочу отдать тебе жвачку, – сказала она, и весь остаток дня они гонялись друг за другом по школьному двору.
Чарли решительно пыталась засунуть облепленную волосами жвачку Джону в рот. У нее не получилось: их поймали и на время запретили играть. Джон улыбался, читая набросок истории. Ему казалось важным начать с детства, найти основу в Чарли-из-прошлого, а заодно и в Джоне-из-прошлого. Он вздохнул и перевернул страницу.
Дальше он постарался описать ее как можно подробнее: как она двигалась, как говорила. Это было трудно: чем больше проходило времени, тем больше эти воспоминания становились представлениями Джона о Чарли вместо самой Чарли, и поэтому он старался писать максимально много и быстро, начав через три дня после той ночи. Как уверенно она двигалась, пока думала, что ее никто не видит; как говорила невпопад, если нервничала в обществе других людей, а это бывало часто. Порой она погружалась в себя, как будто в ее голове существовала другая реальность, и она ненадолго вышла из этого мира туда, куда он не мог за ней последовать. Он вздохнул. Как проверить такие вещи?
Он перевернул тетрадку: с другой стороны, начинались размышления на другую тему.
Что случилось с Чарли?
Если девушка на вечеринке Карлтона – та, что внезапно появилась в кафе, – не Чарли, то кто же это? Конечно, напрашивался очевидный ответ: ее близнец. Чарли всегда говорила о мальчике, но имя Сэмми может быть уменьшительным от Саманты, и воспоминание, о котором по секрету рассказала Чарли – как Сэмми забрали из шкафа, – могло свидетельствовать о похищении, а не убийстве. Что, если сестра-близнец Чарли жива? Что, если Капкан, в то время Уильям Эфтон, не просто похитил ребенка, но вырастил его? Если ее семнадцать лет пестовал и наставлял психопат, пичкая всеми знаниями о жизни Чарли, собранными по крупицам, – и теперь послал ее занять место Чарли? Но зачем? Какой в этом может быть смысл? Зацикленность Эфтона на Чарли была неприятной, но он не казался способным на такой изощренный план и вряд ли мог уделять внимание ребенку так долго, чтобы полностью промыть ему мозги.
Он записал с десяток других гипотез, но сейчас, при перечитывании, все они показались неверными: либо распадались при пристальном анализе, либо, как в случае с воображаемой Самантой, были просто нелепыми. И все они не подходили к Чарли, с которой он говорил этим вечером. Ее страдание, ее потерянность казались такими реальными; когда он представлял ее лицо, в груди поднималась тупая боль. Джон закрыл книгу, пытаясь представить обратную ситуацию: Чарли,