– Петр Алексеевич, стой!
Светлейший князь на ходу стаскивал с себя парчовый кафтан, бегом догоняя государя. Ну как в воду лезть придется? Кружевные рукава рубахи с треском рвались, пышный рыжий парик сбился, выпростав седеющие космы.
Сиганет в воду государь и что ему вздохи Блюментроста? До зимы месяц. Холодная вода, а он к ней рвется. Бот, вишь, с солдатами с мели снимать!
– Мин херц, тянут уже! Тянут! Снимут сейчас! Да погоди ж ты!
Петр только отмахнулся. Несся, как угорелый, забыв, что только третьего дня маялся, с постели встать не мог.
– Богородица, помилуй! Государь, стой!
Откуда взялась девчонка, он и понять не успел. Выросла на пути, как гриб.
Чтобы не зашибить, Петр прыгнул в сторону, огибая, нога подвернулась, поехала и со всего маха царь грянул о берег, огласив неистовой бранью Лахту.
Данилыч в два скачка нагнал уже лежащего на берегу царя. Тот только рот в крике разевал, да левая нога торчала как-то не по людски.
– Убился! Батюшки! Лекаря!
Заголосили бежавшие следом.
Светлейший не так уже споро, как в юности, припал на колени, подхватив голову государя:
– Сейчас, мин херц. Кликнули уже. Поломался ты. Лежи.
– Где она? – Петр кривился от боли в сломанной ноге.
– Кто?
– Откуда взялась?
Александр Данилыч зашарил кругом глазами, да их уже обступили:
– Никак горячка снова! Кто она-то?
Петр Алексеевич старался сесть, Меньшиков полз на коленях за его поднимающейся спиной, жалея, что сбросил на бегу кафтан. Ветер недобро хлестал тело.
– Девчонка тут была!
– Иии, да откуда ей здесь взяться? Матросы да мы! – Светлейший обхватил царя за плечи, поддерживая. – А бот, гляди-ка, сняли! Напрасно спешил, государь!
Срослась нога, приступы все так же мучали царя, лейб-медик Блюментрост хлопотал и охал, что государь совершенно не щадит себя. Но минул 1725, а потом и 1726 год…