– Не забуду.
– Знаешь, какой фильм Гитлер запретил первым?
– «На Западном фронте без перемен»? – сказал Скотт, поняв ход мысли Эрнеста.
– Тебе будут вставлять палки в колеса или просто не дадут хода работе, – предупредил Эрнест. – В немецком консульстве есть атташе по фамилии Райнеке, без него к иностранным прокатчикам ничего не попадает. Он без преувеличения цензор для всей Европы.
– А разве последнее слово не за студиями? – Уже произнося это, Скотт понял, как наивны его слова. Как и все, кто властвует благодаря деньгам и ради них, студийные боссы виртуозно умели подстраиваться, если им наступали на хвост.
– На окончательном монтаже всегда присутствует Тальберг, – напомнил Бенчли.
– Ну, ты же умеешь обиходить монтажеров, – сказал Эрнест. – У тебя талант превращать серьезные вещи в безделицы, не то что у меня. Даже умирая с голоду, я бы не смог писать статейки для воскресных газет.
«Ты-то нужды не знаешь», – подумал Скотт.
– Так что приготовься к тому, что кое-кто будет присматривать за твоей работой, – добавил Эрнест.
– Хорошо, – ответил Скотт. Хотя был совершенно беспомощен в таких вопросах, особенно если от него требовали невозможного.
Обедали они под трели птиц на террасе с потрясающим видом на океан. Подав холодную форель с салатом, Дитрих вернулась в дом и лишь иногда выглядывала из кухонного окна, словно была здесь служанкой. В бокале Скотта плескалась скорее вода со льдом, чем мозельское вино.
– Хорошо, что ты завязал, – сказал Эрнест, чокаясь с ним. – Составлю тебе компанию через пару месяцев, если тебе от этого станет легче.
– Ничуть, – улыбнулся Скотт.
Когда, прощаясь, все уже стояли в самом низу лестницы и Бенчли рассыпа́лся перед Дитрих в похвалах за обед, Эрнест осторожно спросил у Скотта про Зельду.
– По-прежнему, – ответил тот, пожав плечами.
– Сожалею.
– Спасибо, – кивнул Скотт.
Он не стал интересоваться, как поживает Хедли[40], новая миссис Хемингуэй[41], а просто обнял Эрнеста и напомнил, что вечером они еще увидятся. Хозяйке же дома он вежливо пожал руку, чтобы не показаться фамильярным. Но Дитрих была очень мила и простилась с ним как со старым другом. От нее пахло сиренью, а когда ее шелковистые волосы коснулись его щеки, он невольно вздрогнул.
Дом Фредрика Марча в Беверли-Хиллз представлял собой деревянный особняк в псевдотюдоровском стиле, окруженный английскими садами с античными статуями. Гости пробовали закуски, потягивали коктейли, которые разносили официанты-филиппинцы, и прославляли отвагу испанских крестьян, выписывая чеки за разговором о делах. Для Голливуда вечеринка была непривычно домашней. Единственным известным лицом помимо хозяина здесь был Гэри Купер, на полторы головы выше всех в комнате. Остальные гости были постарше – лысеющие гномы в очках: писатели, режиссеры, композиторы – большинство евреи, недавно перебравшиеся из Европы. В отчаянном самолюбовании, спустя полтысячелетия после инквизиции, жертвы собирали деньги в помощь своим гонителям.