Каин замахнулся ещё раз. Ещё бы чуть, и перешиб надвое!
Тут раньше времени вернулся из школы Пшиманович. Каин черенок выронил и сиганул прямо в окошко: «Благолеп наш блатной явился, – кричал он, вываливаясь из окна первого этажа, – верхом на палочке, учитель праведности наш прискакал!..»
– Жену свою первую я не убивал, – говорил Пшиманович час спустя, – а молоток и правда возле неё обнаружили. Мой молоток. Вот на меня это дело и повесили. Правда, просидел я только полсрока: оправдали. А убившего жену мою так и не нашли. С тех пор железа в руки не беру, только по дереву работаю. Ложками деревянными ем, хлеб не режу – руками ломаю. А Володька, сынок мой, хочет стать прокурором. Спит и видит, осудить меня повторно за мою за невиновность!..
Через день Корнеюшка наябедничал бабе Дозе: учтруд заставляет Тишку пилить и таскать громадные брёвна. Досифея Павловна забеспокоилась. Дня через три пошла внука навестить. Тут-то и обнаружилось: пропал Тихон! Пшиманович уехал на пару дней в Морской Чулек, видно опять за своими деревягами, а Тишка-Авелёк возьми и пропади.
Баба Доза, не застав внука, сперва волновалась не слишком: «К приятелю своему Сёмке в городок военный, видать, рванул. Как-никак одиннадцать парню. Теперь даже восьмилетние сами по себе через всю страну путешествуют».
Но уже через день учтруд или «полупшек», как звал его Каин, сам пришёл справляться про Тихона к Досифее Павловне. Та всполошилась по-настоящему, побежала вместе с трудовиком к знакомому милиционеру…
* * *
Авель сидел у чёрта на куличках, близ малолюдной Михайловки, в полуразрушенной мазанке, на берегу Азова. Громадный серо-красный алабай на цепи, закреплённой одним из звеньев за протянутую через двор проволоку, его сторожил. Голодный и злой, пёс даже не лаял, а неспешно труся взад-вперёд, грозно урчал и ронял на землю жёлтую густую слюну.
Только-только установилась весна, ветер с моря летел колючий, оставлял на губах соль. Сидеть в хибаре на привязи Тише-Авелю нравилось. Две буханки хлеба, оставленные Корнеюшкой, расклевали морские птицы, влетевшие в окно, когда он спал. Проснувшись, Авель птиц гнать не стал, хотя и мог бы. Новенькая собачья цепь с двумя замками, одним концом зацепленная за ногу, вторым за раму сеточной кровати без матраца, позволяла делать три шага до ведра с нечистотами и совсем не раздражала.