Новоиспеченный император, прислонившись лбом к оконной раме, хмуро взирал на площадь из окна своего кабинета. Стекло приятно холодило горячий лоб. Пошли уже вторые, почти бессонные сутки, когда у него, кроме рюмки мадеры да пары миндального печенья, ничего во рту не было. Как не было, впрочем, и аппетита. Равно как и других желаний, кроме одного – побыстрее покончить с этим кошмаром.
Все произошедшее вчера, хотя Николай и был к этому готов, в действительности повлияло на него гораздо сильнее, чем он сам того ожидал. В минуты слабости, которые он гнал от себя прочь и которые помимо воли подкатывали тошнотой и головокружением, он ощущал себя не просто одиноким, но гораздо хуже – покинутым и преданным. Еще вчера в одном мундире, на пронизывающем декабрьском ветру он, подобно юному Александру Великому – так, по крайней мере, ему казалось, защищал и утверждал дарованную ему свыше власть. А сегодня постыдная апатия сдавила его волю. К чему все это? Старший брат Константин, который должен был бы унаследовать престол, презрев устои династии, засел в Варшаве и думает исключительно только о себе и своих интересах. Брат Михаил с матушкой явно что-то задумали. И все только ждут малейшей его оплошности, малейшего неверного шага.
«Ничего, господа! Не дождетесь! Все ваши тайные намерения мне хорошо известны. И кто за вами стоит, тоже. И из чьих рук вы подачки принимаете, я прекрасно знаю. И на чьи деньги из Варшавы “половиной мира” править намереваетесь! Только одного вы не учли – пешкой в вашей игре я быть не собираюсь!» – в который раз мысленно репетировал Николай обвинительную речь, которую он кинет им в лицо. Хотя, пожалуй, это слишком громко сказано. Во-первых, случай наверняка не представится, а во-вторых… Рано еще, слишком пока все неустойчиво. Сначала надо с этими разобраться, да так, чтоб неповадно другим было, а потом… Что делать потом, Николай Павлович додумать не успел, ибо движение за окном вновь привлекло его внимание и вывело из задумчивости.
Из-за поворота на площадь вылетела черная повозка на санном ходу с зарешеченным окном, запряженная четверкой вороных лошадей. Площадь перед Зимним дворцом продолжала являть собой картину абсолютного хаоса или, точнее, города на осадном положении. С утра толпы народа, несмотря на усиливающийся мороз, стали вновь скапливаться вокруг дворца. Потрясения прошедшего дня, казалось, обострили нервы всем, включая животных. Непрестанное ржание лошадей и гомон воронья были непереносимы. Лошади, неся в седлах фельдъегерей и адъютантов, то и дело пересекали площадь; цокот подков по брусчатке мучительно отдавался в воспаленном мозгу вчерашнего великого князя.