– Теперь – в самый раз. Переходим, лейтенант, на следующий.
Владлен незаметно для себя перестал бычиться на вальяжность Иванова в обращении; «прокручивая» только что проделанный путь, он все более и более проникался уважением к этому на вид нахалистому бойцу.
«И колеса, должно, не попусту спускал, – думал лейтенант Богусловский, старательно работая насосом. – Мастер своего дела».
– Сомневаешься небось, для чего на скаты, почитай, посадил, а теперь до предела накачиваем? – будто уловил мысли Владлена Иванов. – Ну-ну, не гляди так. Все спрашивали. Это ты чего-то дичишься. Так вот: не знаю в точности – для чего. Отец научил. Сказывал, снег цепляет лучше, когда мягче колесо. И по грязи тоже лучше. Семейный опыт, можно сказать. – И поднял палец, замерев. Потом кивнул: – Точно, летят. Застрянь мы с тобой на поле, крышка бы нам была. Как пить дать – крышка. Для фашиста машина – ох какая цель!..
Вскоре и Владлен услышал гул летящих самолетов. Знал он его, этот наплывающий гул. В училище приучали к нему. Робел поначалу от его враждебной необычности, но потом попривык, а вот теперь вновь почувствовал себя неуютно. Поежился невольно. И тут же – колкость. А может, заботливость? Своеобразная. Как знать!
– Не дрейфь, лейтенант. В сторонке мы. Шальная может шарахнуть, это верно. Только не будет ничего: везучий я. А если воевать торопишься, то, скажу тебе, зря вовсе. До отвала насытишься. Часом раньше – часом позже… Так что – не дрейфь.
Делает вид Владлен, будто не понял, что последними словами подсластил шофер горечь насмешки. А что делать, если и впрямь съежилась, леденея, душа?
А гул приближается. Грозно давит к земле. Едва ноги держат.
Вздрогнул Владлен от близкого выстрела восьмидесятипятки, еще вздрогнул, еще и, себе на удивление, почувствовал, как расправляются плечи, а взгляд не тревожно выискивает, посыпятся или нет с неба бомбы, а жадно ждет удара снаряда в фашистский самолет.
Увы, белые розы разрывов пятнали небо то выше бомбардировщиков, то ниже, а те летели, даже не пытаясь менять ни курса, ни высоты. И вдруг:
– Ур-ра-а!
Невольно вырвалось у Владлена в тот самый миг, как клюкнул носом один из бомбардировщиков и полетел вниз догонять отбитое крыло. Детским восторгом пела душа.
– Ура-а!
Еще один самолет, задымив, начал заваливаться. Задергались остальные, расползаясь по небу, и тут завыла, выбивая холодный пот, брошенная фашистами пустодонная бочка, а за нею, словно коршуны на добычу, ринулось в пике дружными тройками десятка два машин. Четко, отлаженно, как на параде. Закаруселили, не мешая друг другу и не давая передохнуть земле ни на миг. Уж не взрывалась она бомбами, не клацала крупнокалиберными пулями, а стоном стонала. Непрерывным, надрывным.