– Слушай, я вот одного понять не могу, отчего Анастасию Федоровну то Шумской, то Минкиной называют? Я и раньше слышал, да как-то значения не предал.
– А тебе какая прибыль знать? – не уразумел сразу Корытников. – Его сиятельство страсть не любит, когда кто-то в биографию его милой лезет. Впрочем, изволь. Шумские – древний дворянский род с трехсотлетней родословной и, согласно документам, означенная Анастасия Федоровна происходит от Михаила Шумского[10], Минкиным же кличут, то есть откликали уже, помер в прошлом годе, аракчеевского конюха Федьку-цыгана. Так вот, долгое время, почитай, до 1803 года, Настьку Минкину никто Шумской не величал, и вообще, не было никакой Шумской в наших местах, и что есть таковая никто, пожалуй, не ведал.
Они подошли к дверям в столовую, и Петр Петрович, зайдя вперед, открыл их перед гостем. За широким столом уже сидела Машенька в розовом с оборочками платье и уложенными в аккуратную прическу волосами.
Девушка вскочила, приветствуя вошедших, и тут же лакеи внесли еду.
– Если вы и дальше о колдовстве будете говорить, то можно я тоже послушаю? А то, как из города сюда переехали, я целый день одна сижу. Скучно.
– А я бы ради экономии времени попросил бы тебя, брат, теперь же позвать Гаврилу, дабы расспросить его об этой Минкиной-Шумской, – сразу пошел в атаку Псковитинов.
Корытников кивнул лакею, и тот вышел исполнять приказ. О том, что в доме приятеля слуги жили по многу лет и считались чем-то вроде членов семьи, Псковитинов, разумеется, знал, а стало быть, его просьба пригласить дворецкого во время обеда никого не могла задеть.
Псковитинов уселся на предложенное ему Машей место, лакей поставил перед ним тарелку наваристых щей.
– Ты уж прости, брат, у нас нынче все по-простому. – Петр Петрович налил гостю сливянки. – Опосля будут парная телятина и разварная рыба, знаю, ты до нее охотник. Упредил бы заранее, что приедешь, попросил бы мужиков сходить на рыбалку, так еще и пожарили бы.
Вошел старый дворецкий, Псковитинов помнил Гаврилу с того времени, как отец в первый раз привел его в дом к своему старому приятелю. Облаченный в парадную по случаю какого-то праздника ливрею, Гаврила показался маленькому Саше не просто старым, а каким-то благородно древним, как рыцарский замок. И вот теперь он смотрел на дворецкого и не видел большой разницы. Все те же согбенные плечи, роскошные бакенбарды, которые он расчесывал по сто раз на дню. Вот только доброе красноватое лицо приобрело с годами несколько заискивающее выражение, в последние годы голова начала трястись, но глаза не утратили ясности.