Призраки Черного леса - страница 46

Шрифт
Интервал


– Хорошие они люди, ваши бывшие слуги. Другие бы не вытерпели.

– Слуги должны знать свое место, – горделиво произнесла девица. – Знатные люди остаются знатными при любых условиях! Шваль остается швалью, даже выплыв наверх.

Я почувствовал, как во мне просыпается ярость. Я полагал, что эта девчонка заслуживает уважения за то, что она отчаянно пытается выжить и остаться человеком! А она… Да она просто маленькая спесивая дрянь! Захотелось ухватить фрейлейн за шиворот, задрать ей подол, завалить на эту жуткую постель и выдрать ее. Но я не дожил бы до своих лет, если бы позволял ярости управлять собой. К тому же, ну, что греха таить, не знаю, как бы я поступил при виде девичьей попы. Взять силой женщину – не велик подвиг. А что потом? А вот потом мне бы точно пришлось жениться на фрейлейн Йорген, и никакие уловки бы не сработали.

– По поводу швали я абсолютно с вами согласен, – изрек я, пряча злость под гадкой ухмылкой. – Из упавших в грязь мало кто способен очиститься.

– Потому что грязь пачкает не только одежду и тело, но проникает в человеческие поры, – сквозь зубы продолжила девица пришедшую мне на ум цитату. Стало быть, рыцарь Йорген учил дочь философии? Занятно.

– Именно! – поддакнул я. – Слышал я как-то эту фразу от одного проповедника. Умный, собака, хоть и пьяница. Енотом его звали.

– Это говорил Енох Спидекур – величайший мудрец современности, – с придыханием сообщила девица. – Его можно поставить в ряд с Платоном, Аристотелем и Тертиниусом-младшим.

– Да? – недоверчиво протянул я. – А я-то думал – это мой приятель Енот сочинил. Он, как напьется, та-акие перлы выдавал!

– Приятель… – презрительно фыркнула девица, осматривая меня с головы до ног, словно бы видела в первый раз. – Сомневаюсь, что ваши приятели на трезвую голову способны сочинить хотя бы строчку.

А вот тут она попала в самую точку! Мой университетский приятель Енох Спидекур, прозванный Енотом за вытянутую рожицу и узкие глазки, все свои сочинения писал только в подпитии. Врать не стану, пьяным до поросячьего визга его никто не видел, а трезвым – тем более. Говорят, именно он считал шары на защите моей магистерской диссертации. Сам я не помню… Верно, белые у него двоились, а черные куда-то запропастились. Спидекура я не видел лет двадцать пять. После университета наши пути разошлись. Я подался в наемники, покрыв родовой герб позором, а он стал светилом науки.