. Из материалов Церрини неопровержимо следовал вывод, прямо оспаривавший уже широко распространенную в те годы через публикацию бюллетеней армии Наполеона версию о том, что героями взятия центрального укрепления русских позиций – батареи Раевского – были не французские кирасиры во главе с О. Коленкуром, но саксонские латники Тильмана. В целом же, где бы работы ни были опубликованы – в Мюнхене, Касселе, Дрездене или Веймаре, все они были проникнуты пафосом героизма, проявленного немецкими солдатами из чувства долга. Отчетливо слышалась и другая нота: горечь за пролитую кровь ради интересов французского императора и надежда на объединение Германии.
К концу 20-х – началу 30-х гг. XIX в. к ряду опубликованных свидетельств и работ по Бородину добавились две серии замечательных рисунков Адама (1786–1862) и Фабер дю Фора (1780–1857)[132]. Рисунки Адама, видевшего битву (правда, чаще всего из вторых линий, а то и из обоза), еще несли на себе некоторый отпечаток того ощущения героической романтики, которое возникает у стороннего наблюдателя сражения, но зарисовки Фабер дю Фора, прибывшего на поле через 10 дней после битвы, были посвящены в основном изображению полуобнаженных трупов и человеческих страданий и запечатлели, таким образом, иную для немецких войск сторону сражения.
В 1830-е гг. немцы неизменно сохраняли интерес к эпопее 1812 г. и Бородинскому сражению, публикуя не только многочисленные воспоминания[133], но и собственно исторические работы, написанные участниками похода[134]. Особое место среди них, конечно же, занимала книга великого военного теоретика Карла фон Клаузевица (1780–1831), вышедшая в 7-м томе его посмертных сочинений[135]. Основной текст работы был набросан через 3–4 года после событий 1812 г., но, судя по ссылкам на книги Шамбрэ (2-е издание, на которое ссылается Клаузевиц, вышло в 1825 г.) и Бутурлина (французское издание вышло в 1824 г.), она была доработана им значительно позже. В описании и анализе Клаузевицем Бородина нашли отражение не только военно-теоретические поиски автора, но и противоречивые политические и духовные германские реалии 10-х – начала 30-х гг. XIX в.
В годы подъема борьбы с Наполеоном, казалось, исчезали грани между традициями профессиональных армий германских государств (во многом еще сохранившихся, несмотря на реформы наполеоновских ставленников, а в Пруссии – несмотря на реформы Г. Д. Шарнгорста) и народом, охваченным экзальтацией из-за проснувшихся национальных чувств: «В одном общем хоре сливались звуки военных оркестров и пение борцов за свободу»