– Скоро отдыхать-то будете?
– Да вот до декабря, как травы не станет. Весной опять. Осень нынче крепкая.
Осень хорошая, уже ноябрь, еще светлы дали, еще солнце желтит округу, и даже не верится, что на Брянщине теперь снег, белые просторы, ездят теперь на санях по дрова, скоро остывают комнаты и утрами из коровников валит пар. До Брянщины теперь так далеко, и вся жизнь там осталась, и как ни кинешься вспоминать – одно лезет в голову: дом у колодца, поле до леса, дети, бабка, незаметно старевшая, и коровы, коровы, коровы…
– Иванович! – кричит дед. – Молодой ты еще, а мы время прожили.
Молодой я еще, но близки мне слова его: я вырос среди таких, и мать моя такая, и соседи были такими, я всегда я буду привязан к ним.
– А что, Иванович, – сказал он последний раз, – сколько мы с тобой знаемся, а еще и не выпили.
«Ой ты, черт возьми, – думаю я, – как же мы еще не выпили? Как же это я забыл, что выпить с таким дедом – одно удовольствие?»
И вот я иду, в сумке вино, выпьем, посидим, но уже напоследок.
– Мы думали, ты уже уехал, – встречает бабка.
– Здравствуй, Иванович, – говорит дед. – Закурим? Дай закурить, Иванович.
Бабка садится под корову, ласково уговаривает корову не двигаться:
– Зоря, Зоря, стой, стой. Зоря, Зоря, стой. Зорюшка, стой. Дед, возьми отгони комарей.
– Да откуда они?
Потом мы садимся за стол.
– Вспоминать будешь? – спрашивает дед после первой стопки. – Мы тебя часто вспоминаем.
– Письмо хоть какое пришли, – просит бабка. – Да ты закусуй, закусуй вволю.
– Иванович, – хлопает дед ладошкой после второй стопки. – Где ни будешь – заходи. На Новый год заходи, кабана завалю. Да, да, Иванович.
– Закусуй, закусуй.
– Старуха, – шумит он, захмелев, – давай песню закричим!
Бабка развязывает косынку, жарко ей, и такая она сейчас простоволосая, рассердечная, как все женщины по деревням, когда выпьют.
Солнце ни-изко, вечер бли-изко…
– Обожди.
– Ну, ну, зачни.
Старик опускает локоть на стол, подпирает голову, начинает сиплым голосом.
Видится мне поле и по нему, по далекому полюшку, три розные дорожки. Идет парень к девчонке, ой, и зачем он ходит так поздно?..
– Это старая песня, – замечает бабка, передыхая. – Как Мишу нашего провожали, я кричала.
А девчонка да и никакой, ох, и никакой славушки не боится, ждет у двери: ах, поночуй, друг, со мной, поночуй, друг, со мной, да хоть ночечку, а я – я, девка молодая, я зарями встаю, тебя рано сбужу…