– Двадцать три патрон, двадцать четыре патрон… – продолжал счет Павел.
Он, в отличие от всех остальных, жил в этом городе раньше, ещё до дождя, когда был ребенком, когда ещё мир был прежним. Тем самым миром, со своими странными ценностями и законами, со своим, кажущимся сейчас непонятным укладом и безумной суетой. Всегда спешащие куда-то по вечно важным делам люди, машины. Мир, полный движения. Мир, в котором была жива мама…
– Сань? – не поворачивая головы, спросил Павел.
– Всё тихо, – так же не отрывая взгляда от шоссе, ответил Саша.
– Сорок пять патрон, сорок шесть, – продолжал считать Павел.
В телеге, нервно сжимая вожжи, сидел Гена и, забыв о больной голове, поглядывал назад. Его пугало всё: взмах крыльев птицы, резкий порыв ветра – и даже вздрагивание лошадей бросало его в мелкую дрожь. Впервые увидев остатки ушедшего мира, он испытывал страх. И не потому, что был трусоват (хотя и поэтому тоже), а потому, что вид этих остатков был удручающим. Серые обломки стен, изрядно поросшие мхом, черные остовы машин, сухие деревья с голыми обгоревшими стволами, белые обглоданные скелеты людей ужасали горе-воина. Впереди он видел лишь кладбище, гробницу погибшей цивилизации.
– Девяносто семь патрон, девяносто восемь патрон, девяносто девять…
– Блин, да где он, мать его? – нервно, но тихо бросил Саша, переживая за товарища.
Алексей вышел из-за угла здания и подал сигнал, подняв правую руку вверх.
– Наконец-то, – выдохнул Павел и поднялся, отряхивая колено.
– Все нормально? – спросил Гена, переживающий скорее за себя, нежели за Алексея.
– Расслабься и выдохни, – успокоил его Саша и запрыгивая в телегу, добавил: – Двигайся назад, я порулю.
Гена, послушно отпустив вожжи, отполз на четвереньках. Паша двинулся первым, осторожно выбирая дорогу так, чтобы за ним могла пройти телега. Солнце уже садилось, играя в осенней листве леса, что остался позади и уходил левее.
– Чего так долго? – недовольно спросил Павел, подъехав к углу здания.
– Я же успел, да? До ста успел?
– Успел, успел, – буркнул старший, слезая с лошади и вручая поводья Алексею.
Тот увел гнедую в здание через огромный пролом в стене с северной стороны, а Павел под уздцы повел лошадь, запряженную в телегу. Гена, открыв рот, смотрел на мертвый разрушенный город, простирающийся до самого горизонта и тонущий в лучах заката. Кое-где виднелись высокие здания. Порой даже они казались целыми и нетронутыми, только с пугающе черными глазницами пустых оконных проемов. Но в основном всё было разрушено и местами даже поросло зеленью. Природа не терпит пустоты и забирает своё, то, что когда-то отняли у неё люди.