Голова распухла от мыслей. Я плюхнулась на
кровать и потянулась к тумбочке. Где-то там была пачка печенья.
Нет, кормили нас здесь, можно сказать, «на убой», но после того,
как Зинаида Петровна сказала, что мы садимся на подножный корм,
жрать захотелось зверски.
Или, может, это я так из-за этой дурацкой
канализации переволновалась?
Но
не успела я умять печенюшку, как в дверь постучались.
–
Открыто! – максимально доброжелательным голосом крикнула я,
стараясь, чтобы в моём голосе не промелькнули недовольные
нотки.
Дверь распахнулась и на пороге возникла
смущённая Ксюша.
–
Можно? – тихо сказала она и прибавила, – я на минуточку.
–
Конечно, конечно, – кивнула я, – проходи, Ксюша. Печенье
будешь?
Она отрицательно помахала головой и
выпалила:
–
Любовь Васильевна! Я договорилась!
–
О чём? – не поняла я.
–
Что меня возьмут в типографию наборщиком! – радостно сообщила Ксюша
и посмотрела на меня, явно в ожидании похвалы.
–
Как так? – аж зависла я.
–
Да мы, когда с Анжеликой ездили на экскурсию в университет, там
была такая тётка, она главная у них. Так вот она сказала, что для
нас, русской молодежи, лучшая судьба – это попасть на учебу в этот
американский университет. А потом я ей и говорю, что хотела бы
попасть, но мне нужно здесь устроиться на работу, чтобы сперва язык
подучить. А она такая спрашивает, какая у меня профессия. Вот я
возьми и брякни – мол, работаю наборщиком в типографии. А там был
такой дядька, китаец вроде, или узбек, хотя узбеков здесь же нету,
так вот он и говорит, мы тебя в типографию можем устроить, а ты
потом в университет по программе поступишь. Я и согласилась.
Правильно же?
Она заглянула мне в глаза, и я кивнула.
События развивались так стремительно, что я не успевала
адаптироваться под них.
Конечно, я читала о попаданцах, в том, моём
мире. Внуки постоянно таскали книжки. Но там все попаданцы пёрли
вперёд, всегда только побеждали и никогда не сомневались. А вот я,
практически достигнув того, куда стремилась, почему-то начинаю
чувствовать сомнения. Да, когда я вспоминаю сожженный Донбасс в
моём мире, глаза детей, которые кроме войны больше ничего не
видели, я понимаю, что наши заокеанские друзья таких сомнений и
сожалений не испытывают. Но у меня же русская душа, мне всех
жалко.
От
сожалений меня отвлекли крики и голоса в коридоре.