– ошибкой природы.
– Моя новая игрушка, моя новая игрушка, – радуется Альберт, увидев 18 ноября 1881 года новорожденную сестренку Марию, которую в семье стали звать Майей. – Но где же у нее колесики?
В Мюнхене семья Эйнштейн вкусила все прелести буржуазной жизни, сперва поселившись в арендованном доме на Мюллерштрассе, 3, а затем переехав в дом с просторным садом по Ренгервег, 14.
– Альберт говорит не так бойко, как другие дети, – жалуется Паулина приехавшей погостить старшей сестре Фанни. – Почему он все повторяет дважды?
Паулина вышивает на скатерти слова «Sich regen bringt Segen» – «Где труд, там и счастье».
– Моя новая игрушка, – медленно произносит Альберт. – Но где же колесики?
– Вот, теперь видишь, Фанни?
– Может, он просто пытливый.
– Пытливый. Пытливый. Мне не нужен пытливый ребенок. Мне нужен нормальный.
– Будет хуже, если он не услышит от тебя ни одного доброго слова. Замкнется в себе. А ты так и не узнаешь, какой он на самом деле.
– Все я знаю. Если так пойдет и дальше, никакого проку из него не выйдет.
– А еще кто-нибудь так думает?
– Конечно. Даже экономка говорит, что Альберт Schwachkopf [дурачок]. Постоянно что-то бормочет себе под нос.
Альберт смотрит на мать, потом на тетку и улыбается. Шевелит губами. Мычит. Пускает слюни. Произносит что-то невразумительное.
– Что ты хочешь сказать, Альберт? – спрашивает его мать.
По подбородку стекает слюна. Ребенок топает левой ногой.
– Не пускай слюни! – сердится мать. – Видишь, Фанни. Он совсем не такой, как другие дети. Права экономка.
Он неловко встает на ножки. Сосредоточенно делает каждый шаг, балансируя пухлыми ручонками.
– Земля дрожит у меня под ногами. Ein Erdbeben. Землетрясение. Wunderschön![2]
– Сыграй что-нибудь на пианино, – просит Фанни сестру. – Ты писала, что ему нравится, когда ты музицируешь.
Молодая мать направляется к инструменту, Альберт ковыляет за ней по ковру.
Паулина выбирает Моцарта.
Как зачарованный, Альберт смотрит на мать, играющую Сонату для фортепиано до минор, K. 457.
– Не останавливайся, мамочка. Давай, давай, давай.
– Не могу же я до конца своих дней для него играть, – причитает Паулина.
– А может, из него выйдет пианист, – возражает Фанни.
Вечером того же дня отец декламирует Шиллера.
Альберт вжимается в колени отца, завороженный его голосом.
«Нет случайностей. Что в мире / мы все считаем случаем слепым, / то рождено источником глубоким…»