– Итальянцы – народ хороший, – услыхал он с сиденья сзади. – Это был девятьсот десятый… вру, девятый, одна тысяча девятьсот девятый. Я для Дома итальянских рабочих тогда делал скульптуру «Братство». Получил заказ, а денег на мрамор не было, обещали расплатиться по выполнении. Я тогда в Карраре работал, пользовался мрамором в долг и был должен в местных каменоломнях, кажется, всем и каждому. А тут заказ, возможность подзаработать. Я и взял под честное слово у рабочих лучшего материала. Потом заказчики со мной расплатились, я вернулся отдавать долг, даю деньги, а у меня не берут. Говорят, ну отдашь ты деньги и снова будешь побираться, как нищий? В общем, накупил я вина, еды всякой, сговорился с трактирщиком и устроил каменотёсам праздник. Они люди простые, честные, понимают, когда от сердца, замечательный народ итальянцы.
– Раз они такие хорошие, зачем пошли на поводу у фашистов? – В голосе старшины Ведерникова стало меньше жести и больше плавности. Он и с виду поотмяк и расслабился, когда понял, что слова про Италию не относятся к сегодняшнему моменту. – Мне, вообще-то, двадцать два будет осенью. – Он вернулся к разговору о возрасте. – Я, вообще-то, на фронт просился, а меня по спецпризыву – в НКВД. Я же курсы миномётчиков кончил, но ни разу по врагам не стрелял. Нет, обидно, вот война скоро кончится, а я ещё ни одного фрица не укокошил.
Степан кивал, поёживаясь от ветра, рывками бьющего через откинутый верх. Солнце спряталось за длинными облаками, что текли из-за Урала на юг, и на тундру упала тень, не густая, но какая-то липкая. Она тихо обволокла природу, и как-то сразу всё умолкло, насторожилось – словно сердце земли напомнило: на планете идёт война.
– Я в Италии в рубахе ходил, белой, длинной, нашей, мордовской. И вечером, когда шёл с работы, женщины кричали: «Христос! Христос!» – подбегали и ручку мне целовали. Вот какая она, Италия.
«Йе-хе-хе-е», – встревожились кряквы, поднимаясь над заросшей протокой. Глухо тявкнула собака в упряжке – не из первых, а из ближних, из молодых. Старшина Ведерников сразу сгорбился, бросил руку на ремень с кобурой, после высунулся из кабины наружу, шаря взглядом по болотистому пространству.
– Мать такую, снова этот туземец!
Он ругнулся и сплюнул вниз.
Степан Дмитриевич повернул голову.