Они стояли, вымазанные в грязи, Майзель, конфузясь и причитая, бодро топал от машины назад, чтобы хоть сочувственными словами искупить вину за случившееся. Его строптивая судейская кобылица покорно рокотала неподалёку.
– Хороши! – улыбнулся Рза, растирая по лицу грязь. – Ты сейчас ну вылитый Чингачгук в боевой раскраске. Пойдём-ка, брат, ко мне в мастерскую. Не такими же чучелами нам перед людьми красоваться.
Ванюта помотал головой.
– В Полуе вымоюсь, – сказал он художнику.
– Тоже дело, – ответил Рза.
Свидетели гасили окурки и цепочкой исчезали за дверью. Ни один из них даже не рассмеялся, наблюдая произошедший конфуз. Внутри-то они, может, и хохотали – не каждый день на Полярном круге видишь сталинских лауреатов, прилюдно купающихся в грязи. Но внешне сохраняли спокойствие.
А радио бравым голосом под звуки фронтового оркестра сопровождало их возвращение в зал бахом «Артиллерийской колыбельной»:
С колыбельной песней на губах —
бах!
От тебя я отгоняю страх —
трах!
Положив под голову ладо-о-онь,
Спи, не реагируй на огонь:
– ОГОНЬ!!!
Из зала в помещение библиотеки, где Рза устроился за столиком возле шкафа, звуки хоть и долетали, но приглушённо. Он уже переоделся в толстовку и широкие солдатские галифе из тех запасов, преходящих и малочисленных, что отыскались в каморке при мастерской. Погладив бороду, он вспомнил разговор с комдивизии, улыбнулся и покачал головой.
«Ну что, попрощаемся, бородёнка? „А то какая-то богема, честное слово“ (это он процитировал Дымобыкова). Без тебя, говорят, спокойнее?»
«Бородёнка» предусмотрительно промолчала, и Рза снова уткнулся в выписки, разложенные перед ним на столе. Образ Василия Мангазейского, деревянное его воплощение, которого ждал Калягин для местного антирелигиозного кабинета, сопротивлялось резцу художника. Он не видел его лица, от него ускользала суть этого святого из Мангазеи. Молельная ипостась святого, Божественная его ипостась – с этим ему было понятно, здесь он мог держаться канона, но человеческая его природа, то, что связывает человека с землёй, все эти хитрости и уловки, которыми наше бедное естество, будь ты хоть святейшим среди святых, пытается оправдать свою слабость, – вот тут возникали трудности. Как неизвестны были долгие годы ни имя новоявленного святого, ни история его мученической кончины, так и Рза не мог проникнуть сквозь слой этого мудрёного палимпсеста, за житием он не видел жизни.