Голос Фёдора Николаевича был
холоден, словно он пытался держать в узде бурю гнева, кипящую
внутри.
— Я… Я пытался, — пробормотал
Дмитрий Павлович, явно избегая прямого взгляда великого князя.
Фёдор Николаевич не дал ему
закончить:
— Времена, когда члены
Императорского Дома могли творить что угодно, прошли. Народ,
общественность, власть — все ждут от нас примерной дисциплины и
ответственности. Мы, Романовы, должны быть примером для подражания.
Любое, даже самое малое наше действие, нарушающее спокойствие,
рассматривается под лупой. Павел своим поступком уничтожил
репутацию вашей семьи и поставил под угрозу нашу.
Дмитрий Павлович стыдливо поднял
глаза на главу Дома.
— И что теперь можно сделать, Федор
Николаевич? Все свершилось. Я не стану отрекаться от сына — такое
пятно не смоешь. Сын — наркоман и террорист… Не думайте, что я не
понимаю, что за этим последует. Я лишь хочу знать, сохраните ли вы
Павлу жизнь.
Мы с Кропоткиным чувствовали себя
лишними на этой аудиенции. Но великий князь зачем-то не стал нас
выгонять. Ему были нужны свидетели. Хотя я не сомневался, что в
кабинете могло стоять и записывающее устройство — для фиксации
разговора.
— За подобное полагается лишение
всех титулов и званий, в том числе и дворянского достоинства, —
сухо сказал Федор Николаевич. — И заключение сроком от двадцати лет
до пожизненного в отдаленных регионах страны. От казни его спасет
лишь то, что он не успел никого убить. Однако я могу
ходатайствовать о некотором смягчении наказания.
Дмитрий Павлович стиснул стакан в
руках так сильно, что стекло едва не хрустнуло.
— Что я должен делать? — хрипло
спросил он. — Я согласен на все.
Я криво улыбнулся. Нет, он и правда
оппортунист, каких свет не видывал. Словно флюгер. Что угодно, лишь
бы выкрутиться.
Великий князь остановился и
уставился на родственника в упор.
— Мне нужна вся информация о
заговоре, ваше высочество. Я знаю о том, что этот заговор имел
место. Знаю также и некоторые имена вовлеченных. Знаю, что вы,
Дмитрий Павлович, обсуждали свержение императора, убийство
ближайших членов императорской семьи и свое воцарение. А это уже
государственная измена. — Он усмехнулся. — Неужели вы и правда
думали, что это не раскроется?
Дмитрий Павлович сник, его лицо
стало бледнее, будто каждое слово Фёдора Николаевича выкачивало из
него эфир. Он закрыл лицо руками, и я заметил, как его плечи
поникли. Когда он наконец отнял руки от лица, во взгляде его
читалось нечто вроде смирения, почти примирения с неизбежным.