Теперь музыкальное сопровождение нашей трапезы вели две мастерицы игры на самасине, но впервые они прибегли к помощи смычка. Этот смычок напоминает кнут с тяжелым хлыстом, конец которого исполнитель прижимает к смычку. Ради расширения нашего понимания японской музыки ансамбль пополнился флейтисткой с барабанщицей, и с ними танец несколько оживился. Подали утку с соломкой, напоминающей йоркширский пудинг. Мы наполняем табаком и выкуриваем крошечные трубки, а тем временем одна из официанток то и дело наполняет табаком трубку, в чашку которой не поместилась бы обычная горошина, и вручает ее между мелодиями той или иной из поющих девочек. После одной лишь затяжки трубку возвращают, чтобы ее подготовили для следующего исполнителя.
Тут нам сообщают, что мы можем предлагать девушкам порции еды с помощью палочек, то есть буквально кормить их, и перекидывать им чашечки с саке. Такое поведение считается вежливым жестом. Этим мы теперь и занялись. Перед нами еще раз сменили подносы, и мы получили по две черных инкрустированных золотом миски: одну с супом, другую с рисом.
Здесь следует заметить, что чрезмерное употребление риса во время японского пиршества считается делом, достойным разве что плебеев: представители зажиточных сословий употребляют его в качестве основного блюда, а вот для бедноты рис представляется роскошью практически недоступной. Вместо него народ довольствуется гречневой и просяной крупой. Вслед за рисом приносят блюдце с рыбьей икрой, посыпанной мелко нарезанными, аппетитно выглядящими стеблями, напоминающими миниатюрный сельдерей, но без характерного запаха. Блюдца со свежей рыбой и прочими питательными угощениями все еще остаются на месте. А вот и очередная миска супа, и в нем плавает большая легкая клецка и немного зелени. Музыка звучит несколько веселее, танец приобретает дополнительную живость, в движениях исполнительниц появляются вольности, недопустимые в английском обществе, но все-таки обходится без непристойностей. А тем временем танцы и трапеза (длящаяся четыре часа) приближались к завершению, и нас заверили в том, что девушки-исполнительницы сохранили высочайшее достоинство. Наши рикши в скором времени домчали нас до резиденции мистера Маунси, расположенной в посольском квартале.
Встретив Новый год с мистером Маунси, я отправился домой к почтенному Джеймсу Сумаресу, тоже проживающему на территории посольского квартала, и посвятил первый день наступившего года осмотру достопримечательностей Токио. Продвинувшись дальше в направлении магазинов, я встретил британский кортеж, направляющийся во дворец (старинный дворец позже сгорел дотла, когда пожар поглотил почти пятнадцать тысяч домов). Сэр Гарри Паркес, господин Маунси и господин Сумарес как раз собирались засвидетельствовать свое почтение микадо. Вельможи Японии в первый день наступившего года обязаны выразить почтение своему императору. Причем министры и представители высшего сословия страны получают доступ к его величеству, в то время как народ попроще всего лишь оставляет у дворца поздравительные открытки. Такие протокольные визиты полагалось наносить в обычном английском вечернем одеянии; и конечно же нелепым выглядело забавное появление на публике кое-кого из дворян в их европейских костюмах странного покроя. Я встретил одного низкорослого дворянина, направлявшегося к дворцу пешком в очень нелепом на вид костюме. Он напялил рукавицы, притом что рукава его пальто следовало бы укоротить сантиметров на пятнадцать, поэтому ему пришлось их завернуть несколько раз, да еще растопырить локти таким образом, чтобы его рукавицы, которые низкорослый японец явно считал важным элементом своего костюма, оставались снаружи на всеобщее обозрение. Штанины его брюк точно так же, как и рукава пальто, требовали того, чтобы их значительно укоротить. Тем временем шляпу он тоже подобрал слишком большого для его головы размера, и, дабы она не сползала ему на глаза, между головой и тульей он аккуратно поместил свернутый носовой платок. Вероятно, эта молодежь, как и многие остальные японские дворяне, оказалась в весьма стесненных обстоятельствах в силу изменений, явившихся результатом отказа от феодальной системы. Таким образом, он заказал себе придворный костюм с расчетом навырост. Жалкое зрелище представляли утонченные мужчины в нашем убогом европейском одеянии. Но самое печальное заключается в том, что национальное платье этого народа выглядит гораздо изящнее, а также придает настоящую сановность его владельцу. Всякий обладающий художественным вкусом человек испытал бы великое сожаление по поводу происходивших в Стране восходящего солнца перемен, ведь императорский двор тем самым опустился до такого уровня, которым мы можем с полным на то основанием назвать вырождением национального платья.