Дочь! Почувствовавшая невероятное облегчение, Зейнаб едва не расхохоталась во весь голос. Подумать только – дочь! Проклятая англичанка оказалась настолько бестолковой, что не смогла подарить хану сына!
Она уже собиралась так же незаметно удалиться, когда до неё донеслись слова хана, пригвоздившие её к месту:
– Хвала Всевышнему, у меня родилась дочь! Бану, любимая, разве могла ты подарить большую радость, чем произведя на свет этого ангелочка?
Подумать только, эта негодяйка счастливо рассмеялась! Да-да, именно, и Шахбаз-хан – грозный правитель небольшого, но стратегически очень важного государства, словно мальчишка вторил ей в ответ! Крепко прижимая к себе драгоценный попискивающий свёрток, счастливый отец согласно исламской традиции произнёс над ней молитвы, призванные уберечь новорождённую от дурного глаза и козней шайтана, а затем, подняв дочь в вытянутых руках вверх, торжественно провозгласил:
– Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного, нарекаю тебя именем- Фарах, что означает – Радость! Ибо нет отныне для меня большей радости, чем ты, дочь моя!
Зейнаб больше было не до смеха. Воспользовавшись поднявшейся суматохой, когда каждый старался приблизиться к малышке и поздравить счастливых родителей, она в вместе с преданной Гюльсюм вернулась прежним путём в свои покои. Слёзы жгли глаза, но она даже под страхом смерти не позволила бы себе пролить ни слезинки.
О, она отомстит! Она наберётся терпения и будет терпеливо выжидать подходящего момента, чтобы нанести решающий удар всем, кто посмел перейти ей дорогу!
Гызылдаг. Семь лет спустя.
– Ваше высокородие! Фарах ханум! О Аллах, куда опять подевалась маленькая госпожа? Ну почему её никогда не бывает на месте? Ох, и достанется всем нам за недосмотр. Госпожа, ну не пугайте вы так свою старую нянюшку, покажитесь…
Зажав ладошкой рот, я весело прыскала со смеху всякий раз, как кто-то из многочисленной прислуги пробегал мимо огромного раскидистого платана, в ветвях которого я пряталась, так ни разу не догадавшись взглянуть наверх.
Поделом им! Нечего было заставлять ребёнка с абсолютным отсутствием музыкального слуха, два часа кряду бренчать на лютне и пытаться петь, тем самым мучая не только его самого, но и всех окружающих, что имели несчастье не родиться глухими, и вынужденными терпеливо слушать ужасные завывания что он издавал.