Наши собрания-посиделки не нацеливались на какую-нибудь активную деятельность вовне – за пределами компании каждый сам на свой лад приспосабливался, вписывался в окружающую действительность, сопротивляясь ей по мере личных возможностей и складывавшихся обстоятельств. Тем более что среди нас имелись и пострадавшие ранее за свое слишком смелое и размашистое просветительство, за откровенные политические высказывания: один наш товарищ, технарь, которого мы звали «Грюндик», еле-еле избежал ареста, поплатившись увольнением с работы и административными карами, другую приятельницу крепко проработали по доносу в своей первичной парторганизации. Как это тогда практиковалось, мы соблюдали правила маскировки от посторонних глаз и ушей – «душили» подушками телефон, соизмеряли свои голоса и громкость магнитофона со звукопроницаемостью стен, пола и потолка в квартирах, были внимательны при общении с соседями. Замечу также, что мы отдавали себе отчет в своей пассивной позиции по отношению к режиму и никак не переоценивали свое по ведение, зная о тех правозащитниках и инакомыслящих, кто боролся с властью публично, подвергаясь жестоким расправам. Но и жить после оттепели без своего глотка свободы уже никак не могли.
Противоборство между партийно-государственной идеологической машиной и вырвавшимся на свободу духом правды и совести стремительно обострялось. «Машина» охраняла и подтверждала незыблемость фундаментальных догматов, по которым выстраивался режим, а «дух» их развенчивал, вскрывал правду о Великой Октябрьской социалистической революции, отказывал КПСС в праве быть «руководящей и направляющей силой советского общества». И поскольку беззаконные деяния Сталина доказывали правоту сомневающихся в возможности построения справедливого общества через диктатуру одного класса, партии, личности, разоблачительная критика Сталина была воспрещена.
Застой перешел в период ползучего неосталинизма – с чуть подновленными, привычно обкатанными трактовками советской истории и адресными репрессиями против явных сопротивленцев режиму. По сравнению с абсолютистской эпохой Сталина в тоталитарном биноме «насилие – ложь» изменился порядок членов формулы на обратный: «ложь – насилие» при ослабевшем размахе арестов и заключений. (Нынешняя власть сама опасалась бумеранга массовых репрессий по методу Сталина.)