Насколько пушкиноведение далеко от решения этой насущной проблемы, свидетельствует тот факт, что остается спорным вопрос: Онегин – герой статичный или динамичный? Но решение по теме обычно укладывается в форму голосования (да – нет), вопрос не рассматривается развернуто. Проблема, решенная наполовину, не может претендовать на решение ее в полном объеме. А зачастую и начальный ответ бывает неверным. «Роман движется в глубины души неподвижного героя…»[3] – припечатывает В.С. Непомнящий. Вывод получается неизбежно однобоким, неверным.
Что подталкивает исследователей к скептическому ответу? Они находят нужное для себя в тексте романа! В.А. Кошелев главу о главном герое в своей монографии назвал обобщенно: «Русская хандра»; состояние героя подано как для него универсальное. Захандрив в столице, Онегин привез хандру и в деревню. И «“странствие” не спасает»[4]. На таком основании и вывод жесткий: Онегин «страдает болезнью без излечения» (с. 47)[5].
Но данную версию ставит под сомнение уже простое размышление. Непосредственная работа Пушкина над романом, от первых черновых двух глав (1823) до первого выхода в свет полного текста романа (1833), растянулась на целых десять (!) лет: это же целая эпоха для динамично развивавшегося поэта! Прощаясь с героем, Пушкин назовет его своим «спутником странным»: это значит, что и герой менялся вместе с автором. Повнимательнее приглядимся к герою – увидим, что состояние его отнюдь не монотонно.
В пользу динамичного показа героев высказывались взвешенные, объективно точные суждения. Б.Т. Удодов утверждает, что развитие сюжета и характеров главных героев «идет не по замкнутому кругу, а как бы по спирали, что приводит их ‹героев› не к исходным позициям, а поднимает на качественно новый уровень их личностного развития»[6].
На путь уяснения изменений в главном герое вступил В.А. Недзвецкий, но, к сожалению, на первом шаге и остановился: «Герой конца первой главы и семи последующих отличался от Онегина предшествующих строф первой главы самым разительным образом. “Молодой повеса”, “мод воспитанник примерный”, “проказник”, “забав и роскоши дитя”, способный лицемерить не только с “кокетками записными”, но и перед лицом смерти – вот начальный Онегин. Он еще нимало не напоминает человека с “невольною преданностью мечтам”, “резким, охлажденным умом”, размышляющего с Ленским о важнейших проблемах человечества…, способного “всем сердцем” полюбить чистого, пусть и восторженного юношу и испытать муки совести после его гибели. Фактически перед нами два разных лица»