В тот день мне нужен был мой профессор, он пока оставался здесь, в Люблине, и чудом еще не попал под немецкую чистку. Мы были в хороших отношениях, он часто мне помогал, видел во мне хорошего врача в будущем. В медицинских кругах он был человеком популярным, уважаемым, и мне было страшно предложить ему то, что я собиралась. Но пути назад уже не было.
– Здравствуйте, профессор! – я зашла в кабинет. – Мы договаривались о встрече.
– Ах да, Николь, здравствуй, присаживайся. – Он немного привстал со своего места показать мне, куда садиться. Мужчина всегда был приветлив и очень подвижен, несмотря на уважаемый возраст. Седые волосы и темные брови создавали странный контраст, а зеленые глаза были как у юноши – с искорками, совсем молодые.
– Чем могу служить, юная пани? Если Вы по поводу лекции, которой не было, то передайте оставшимся студентам, пусть не беспокоятся. – И он негромко засмеялся.
Я попыталась выдавить из себя улыбку, мои вспотевшие ладоши говорили мне о том, что я напряжена до предела.
– Хочу с Вами поговорить о моих планах на учебу в дальнейшем. – Я должна была как можно более деликатно подойти к этому вопросу. – Понимаете, я бы хотела получить солидную практику. Не здесь, где-нибудь дальше, у зарубежных врачей.
Бровь профессора полезла вверх.
– Вы не подумайте, – продолжала я, – безусловно, отечественная медицина заслуживает уважения, но я бы не отказалась поучиться у коллег вне нашей страны. Тем более, если учитывать положение Польши, где я даже не смогу отучиться положенные годы, не говоря об интернатуре…
Я не договорила, мою несвязную речь оборвал профессор.
– Значит, положение Польши учитывать? – его раздражение набирало оборотов, и было видно невооруженным глазом, я уже сомневалась в том, что сюда вообще стоило приходить с такими разговорами.
Он посмотрел внимательно на меня и спросил:
– Ну и куда же вы намерены ехать практиковаться?
И тут, я поняла, что все кончено.
– Германия, выдохнула я.
Стук моих каблуков эхом разносился по пустым коридорам. Он не дал мне ничего объяснить, просто выставил за дверь. Неужели на этом все? Но ведь есть много других профессоров, академиков, не стоит пасовать перед первой же неудачей. Но меня так трясло, что все рациональное выветривалось у меня из головы. «Что же делать, что же делать?», – носилось в мыслях. На что я, глупая надеялась? В разгар войны ехать в кодло врагов изучать практическую медицину – это весьма сомнительно звучит и выглядит, по меньшей мере, странно. Здесь попахивает предательством. Он вообще меня может сдать, как врага народа, никто и не посмотрит, что мне всего 20 лет. Евреев забирали даже младенцами, наши ребята вон героями на фронте и в 17 становятся. А что сделала я?