Шторм стоял в кустах напротив дома, из которого на его глазах уже несколько часов назад выехала со своей свитой Габриэлла. Он вернулся к себе, но не находил себе места. Смотреть на окно напротив он не мог, его начинало трясти. И не смотреть не мог тоже – что бы он ни делал, как бы ни отворачивался, это окно было перед ним и в нём, и Шторм постоянно думал о том, что там происходило, это длилось и длилось в его сердце, и сводило его с ума. Зачем он вернулся к дому на Вязов, под начинающимся дождём?.. Он не знал. И просто мок и смотрел на тёмные окна…
Гэбриэл, как каждую ночь, молился о тех, кто остался в Садах Мечты. Он сказал Иво чистую правду: те, кто был там, занозой сидели в его сердце, причиняя нешуточную боль. Эта боль порой накатывала, непрошенная, в самые счастливые моменты, отравляя любую радость. Что сделать для них, что сделать прямо сейчас?! Он-то знал, что там умирают каждый день! Каждый день означал муки и смерть ещё кого-то, и Гэбриэл страдал по-настоящему, умом понимая, что брат прав, и напав сейчас на Драйвера, они только заставят его уничтожить всех, кто там ещё остался, но сердцем не в силах принять эту правоту. И сон не нёс облегчения: ему снова и снова снилась Мария, один и тот же сон, и Гэбриэл просыпался с зубами стиснутыми так, что больно было челюстям…
Утро выдалось солнечное: последние тучи ушли на запад, в Далвеган, проливаясь в его бесчисленные озёра и болота. Приятный ветерок овевал мокрые деревья, шевелил влажные покосы и нивы, неся упоительные запахи разнотравья и поспевающей земляники. В той части замка, где жили слуги из простых, с семьями и детьми, уже зазвенели детские голоса: вынужденные дождём сидеть дома, дети высыпали во двор и, визжа от счастья, скакали по лужам, превращаясь в таких же грязнуль, как и поросята, составляющие им компанию. С Хозяйственного двора порой тянуло волшебным ароматом свежей выпечки: там закончили печь хлеб, булочки и пирожные к завтраку его высочества, членов его семьи и господ и дам их свиты. Пели птицы, особенно заливисто и дружно перед тем, как умолкнуть: вот-вот должны были проклюнуться птенцы, и петь станет некогда. К мосту спускались подводы и всадники – от моста одна дорога поднималась прямо к барбакану парадных ворот, вторая огибала Золотую Горку и поднималась к воротам Хозяйственного двора, и туда по утрам привозили из города и из Садов Твидла сыры, колбасы, свежие сладости и напитки. Гэбриэл смотрел в окно на эти подводы, заспанный, хмурый с утра, медленно завязывая тесёмки ворота на белой эльфийской рубашке. Рукава тоже были со шнуровкой, и, закончив с воротом, он позвал недовольно: