Пройдя через сад, поднимаюсь на крыльцо. Волоокая горничная – единственная, испытанная временем, верная и неподкупная, просто Зоя Космодемьянская среди горничных – приветливо улыбается и сообщает, что «настроение у НЕЕ сегодня ничего, спокойное». И я невольно усмехаюсь – во все времена перепады ЕЕ настроения вселяли священный страх в души домашнего персонала. Поблагодарив девушку, которая старательно отрабатывает немаленькую зарплату, я прохожу через прохладный холл прямиком на залитую солнцем террасу и, прищурившись от пляшущих по натертому полу солнечных зайчиков света, ищу глазами ЕЕ.
Конечно же, в кресле. Приближаясь, отмечаю невольно, как жаль, что ОНА ушла со сцены, могла бы выходить в «Пиковой даме» почти без грима – величественная старуха с удивительно прямой спиной, вековой выправкой несгибаемых плеч и быстрыми живыми глазами на застывшем пергаментном лице. ОНА еще не видит меня, смотрит куда-то в сад. Я иду к НЕЙ, бережно прижимая к груди цветы, вижу, как солнце играет на ее гладких, совсем белых теперь, забранных в тугой узел на затылке волосах, чувствую на лице дуновение пахнущего водой свежего ветра – и вдруг проваливаюсь, откатываюсь на пятнадцать лет назад. Вспоминаю, как впервые увидела ЕЕ, темноволосую, энергичную, непоколебимо уверенную в собственной силе и красоте женщину. Увидела там, на причале, куда я, нищая и тем более жадная до жизни двадцатилетняя студентка, заявилась с тощей спортивной сумкой на плече, уверенная, что вытащила счастливый билет.
На пристани нестройно взвыли золоченые трубы оркестра, тревожно и гулко ударил барабан. Взбесившийся ветер рванул разноцветные флаги на здании речного вокзала. Я плотнее запахнула на груди джинсовку и заспешила к стоявшему у причала длинному белому теплоходу. За спиной гудела Москва – огромный, никогда не засыпающий муравейник, с которым я успела уже сродниться за несколько институтских общажных лет: широкие проспекты, запруженные людьми площади, сохранившиеся с восемнадцатого века тихие деревянные особнячки, которые запросто соседствуют с бетонными высотками, памятники, автомобили, универмаги. Все это оставалось позади, впереди же меня ждали свежий речной простор, живописные среднерусские пейзажи и провинциальные городки.
Яркое майское солнце раскололось на тысячу осколков, задрожавших в окнах корабля. Краснолицый, лоснящийся от осознания собственной важности стюард в форменной ливрее размашистым жестом откинул темно-красный бархатный канатик, перекрывавший вход на широкий трап, и на борт корабля бурным потоком хлынула толпа.