– Учителю? – предположила она.
– Да, – кивнул я. – Учителю. Хотел даже назвать его по имени
отчеству, но оно как-то вылетело из головы. Запамятовал.
Слово «запамятовал» я решил употребить специально. Оно
показалось мне наиболее подходящим для этой эпохи, хотя и вызывало
у меня легкую улыбку. Мне нужно адаптироваться к новой среде и как
можно скорее. Говорить, держаться, думать как советский человек.
Иначе как я смогу здесь выжить? Никаких фраз «зацени видос», вместо
нее «читали ли вы последний номер Науки и техники? Там такая
интересная заметка!». Над этим я посмеялся про себя и невольно
ухмыльнулся. Это заметила и Аня.
– Почему вы улыбаетесь?
Я тут же пояснил, как всегда соврав:
– Вспомнил учителя. Хороший был человек.
– Почему был? – удивилась Аня.
– Умер несколько лет назад.
Аня кивнула в знак сочувствия. Наши взгляды встретились, и в них
отразилось нечто большее, чем просто соболезнование. Симпатия?
Наверное, но кто знает.
Я отвел взгляд и погрузился в трапезу. Аня, тем временем,
раскрыла тетрадь, наполненную замысловатыми символами латинского
алфавита. Почерк у Ани был аккуратный, убористый. Не то, что у меня
в технаре – сплошные каракули. У меня тоже была толстая тетрадь.
Только в нее я писал все предметы, которые были.
И тут меня осенило: ведь я, упомянув английский язык, мог
совершить непростительную оплошность. СССР ведь страна закрытая и
как тут относятся к изучению английского языка и, изучают ли его
вообще, было мне неведомо. Может его учат только разведчики, а
простым смертным запрещено? Черт меня дернул про английский
сказать. Даже думать не хочу, какие меня могут ждать последствия… Я
представил себе, как меня допрашивают в каком-нибудь кабинете с
тусклым светом, задавая каверзные вопросы о моих связях с
иностранными разведками. Но к счастью, Аня не показала и тени
удивления, что вселяло в меня надежду. Видимо, ничего необычного в
том, что я знаю английский – нет.
Наблюдая за тем, как она склонилась над тетрадью, я невольно
залюбовался ею. Ее сосредоточенный взгляд, чуть приоткрытые губы –
все это вызывало у меня странное чувство. Это было нечто иное, чем
животное влечение, которое я испытывал к Юльке. С Аней все было
сложнее, изысканнее. Она напоминала мне хрупкую фарфоровую
статуэтку, которую хотелось беречь и защищать. И в то же время, в
ней было что-то загадочное, манящее.