– Ты давно знаешь Пековского? – спросил я.
– Не очень. Мы познакомились после моего развода. Он принимал у меня вместе с заказчиком программу…
– А кто был твой муж?
– Не знаю…
– В каком смысле?
– В прямом. Я выходила замуж за чудесного парня… Однокурсника. Умного, веселого, сильного. Любого перепьет, любого перешутит, любому в морду даст, если нужно… И он не имел ничего общего с тем существом, которое поселилось потом у меня на диване перед телевизором… Костя, может быть, мужчины в браке окукливаются, как насекомые?
– Возможно, – не стал спорить я.
– Мой муж говорил так: коммуняки делают все, чтобы я ничего не затевал и не задумывался, а я буду вообще лежать и совсем не думать… Когда же так поступят миллионы, этот огосударствленный идиотизм рухнет!
– Ты была замужем за умным человеком! – удивился я.
– Да, умным и жалким… Это легко. Ты попробуй вопреки всему быть белозубым, веселым, богатым!
– Это трудно, – вздохнул я и языком нащупал в зубе дырку, которую давно собирался запломбировать.
– Да, трудно! Нужно напрягаться. Борец – это не запаршивевший диссидент с Солженицыным за пазухой, а тот, кто умудряется вопреки всему жить, как человек…
– Как Пековский? – уточнил я.
– Я не люблю Пековского. Успокойся! Но он способен сопротивляться жизни. Он может защитить от нее. Понимаешь? Пусть лучше нелюбимый защитник, чем любимый – как это Машенька сказала? – бабатя…
И Алла посмотрела на меня с таким гневом, что сердце мое похолодело. Когда красивая женщина сердится, она становится еще красивее. Заглядевшись на Аллу, я чуть не врезался в отрешенно лобзающуюся парочку. Уличный поток обтекал их так, словно это была городская скульптура, вроде роденовских поцелуйщиков. Мы свернули с освещенной улицы и присели на лавочку в маленьком скверике, окаймленном геометрически подстриженным кустарником. Кучки облетевшей листвы в темноте казались ямами.
– Понятно, – сказала Алла. – Ты завел меня сюда с гнусными намерениями…
– Разумеется, – отозвался я, изготавливаясь к поцелую.
– И тебе меня не жалко?
– Нисколько! – Я обнял ее за плечи и начал медленно клониться к светлевшему в темноте лицу.
– Не надо! – прошептала она.
– Надо! – отозвался я, помня школьную заповедь, что в таких случаях главное – не замолкать и говорить что-нибудь.
Поцелуй вышел неудачный. Я, кажется, обслюнявил в темноте Алле щеку, пока наконец не напал на ее губы. А когда она захотела оторваться от меня, я проявил неуклюжую настойчивость, в результате чего раздался совсем уж неприличный всчмок…