– Эх, отец Пётр, – вздохнул Леонид Макарович и налил
всем по второй. – Вашими бы устами… Все правильно вы говорите.
Да только где взять учителей и воспитателей для будущего нового
человечества, ежели все силы наши только на выживание и уходят? И
как развиваться, если все дороги закрыты, и нам оставлена лишь
узкая полоска, с которой не вправе мы сделать ни шага в сторону?
Помните, как раньше, при товарище Сталине, да и потом тоже конвоиры
предупреждали заключённых? – обратился он к Велге. – Шаг
в сторону – побег. Прыжок на месте – провокация. И тут же стреляли.
Так вот и мы живём. Словно те сталинские зэка. Даже хуже. У них
надежда хоть была на освобождение, а у нас и её нет. Тот разум, что
управляет машинами, совершенно безжалостен и чужд нашим
чаяньям.
– Разум у машин…. – задумчиво сказал Дитц. – не
знаю, не знаю…. Скажи, Аня, разве такое возможно? Может, здесь
что-то другое, о чём наши друзья не знают?
– Думаю, что возможно, – сказала Аня. – Вообще, я
думаю, возможно всё, что человек способен себе вообразить. А уж
искусственный разум, который создал человек или, который возник сам
по себе, – это как раз то, что люди себе давным-давно
вообразили. Задолго до появления первых компьютеров. Да ведь тут,
как я понимаю и чувствую не только в искусственном и враждебном
разуме дело. Всё может быть глубже. И сложнее.
– Куда уж сложнее, – сказал Валерка. – Ни хрена
себе! Даже у андроидов, которых мы не так давно покрошили в
капусту, разума, насколько я понимаю, не было. Мозги электронные –
да, были, а разума – нет. Они по приказу действовали, по заданной
программе. Так?
– Да, так. Но… Попробую объяснить, что я имею в виду. Вот
скажи мне, Валера. Как ты относишься к своей… ну, например,
финке?
– Финке?
– Да. К своей финке. Той самой, которая нас всех спасла –
там, в Замке, помнишь? Когда ни пули, ни гранаты не брали этот
чёрный смерч, в который превратился лже-Распорядитель? Ты тогда
метнул в него финку и попал. И всё сразу кончилось, – мы
победили.
– Ну, метнул, да. Я её и подобрал потом. Хорошая финка, я
её перед самой войной сделал. Инструментальная сталь – сносу нет. А
что значит, как я к ней отношусь?
– Ты её любишь?
– А как же! Сколько раз она меня выручала – и не
сосчитать.
– Замечательно. А она тебя?
– Как это?
– Очень просто. Всё в мире связанно друг с другом, так или
иначе. Абсолютно всё. В том числе ты и твоя финка с тобой. Если ты
её любишь, ухаживаешь за ней, держишь в сухости, точишь, бережёшь,
значит, и она должна относиться к тебе так же. Просто ты никогда не
задумывался над этим. А ты подумай. Ты ведь сам сказал, что она
неоднократно тебя выручала. А ты уверен, что она бы тебя выручала,
не относись ты к ней по иному, не так бережно? Наши далёкие предки,
и я в этом с ними совершенно согласна, были уверенны, что в каждой
вещи, сработанной человеческими руками, заключена часть души её
создателя. И душа эта по мере того, как вещь служит человеку,
обретает самостоятельность. И не только самостоятельность, но и
определённые черты. У вещи появляется характер. Разве никогда вы не
замечали, что какая-то вещь, механизм или машина не хотят вам
подчиняться? Ломаются ни с того ни с сего, отказывают,
капризничают. Я говорю не о естественных причинах, а о тех случаях,
когда всё, вроде, в порядке и должно работать, а не работает. Или
работает не так, как надо. Подумайте хорошенько, и наверняка каждый
из вас вспомнит пару-тройку подобных случаев из своей жизни.