И вдруг наступила звенящая тишина. Она окружала, давила, была абсолютной и жуткой. Мёртвая тишина. Он обречённо опустил своё смертельное оружие, и лишь тогда заметил, что его руки сотрясает дрожь. Не так он представлял себе этот день, не здесь он должен был быть сейчас. А с семьёй, с сыном. Но кто-то решил за него… И вот он стоит посреди роскошного холла и переводит взгляд от одного распростёртого на полу тела к другому, и ещё к одному и…
Словно мизансцена в дешёвом спектакле, на который он ходил с сыном на прошлой неделе. Он смотрел, а его незрячий сын лишь слушал. Но здесь всё по-настоящему, ничего бутафорского. Повсюду кровь: тёмные, блестящие лужи, брызги, витиеватые дорожки, размазанные чьими-то телами, в надежде скрыться, уползти от сразившей их действительности.
И тишина. Теперь только она. И невозможно себе представить, что ещё несколькими часами ранее здесь были слышны громкие голоса и весёлый смех. Всё это было в прошлом.
Сейчас хотелось только одного: смыть чужую кровь со своих рук, которую впитала его загрубевшая кожа, сбросить с ног забрызганные ботинки, сдёрнуть с плеч промокшую рубашку. Всё это он хотел – мысленно, но тело его не реагировало, онемело.
Или лучше сказать – омертвело!
Он всё ждал, надеялся, что кто-то сейчас выскочит из-за угла и под звуки фанфар крикнет, что это была шутка, розыгрыш и они вместе посмеются. Или его, наконец, разбудят от этого кошмара, приведут в чувство, надают оплеух, если понадобится.
Но рядом не было ни души.
Он усмехнулся про себя. Чертовски верно подмечено. Ни души! Были тела, много тел, он и не брался их сосчитать: за углом, там, где виднелись лишь пара женских ног, в одной туфле, ещё одно на белоснежной лестнице, и за столом. Но душ в них уже не было.
Знал, что должен, что-то предпринять: сделать несколько осторожных шагов назад, туда, откуда он вошёл, в тот мир, где не существовало этого дома и его жильцов – в прошлое. Но всё, что он мог сделать, это стоять и бездумно пялиться на тела вокруг. Мёртвые тела, бездыханные, с кровавым месивом вместо цельных оболочек, с пулями засевшими внутри.
Машинально он обтёр ладонь свободной руки о свои серые видавшие виды штаны, оставляя на них едва заметный багровый отпечаток.
Тут же мелькнула идиотская мысль: «Испорчены…»
Словно сейчас это имело хоть какое-то значение, словно это было что-то обыденное, нормальное – стрелять в человека, а после стоять над его распростёртым, остывающим телом и размышлять о чистоте своей одежды.