Дома я обнаружил, что у курточной змеи нет языка. Подушечкой большого пальца я погладил идеально ровный срез. Янтарный кузнец-знак незаметно спилил язычок и унёс его для своих нужд. Почему сперва он спрыгнул на землю, а потом взлетел в небо? Почему не взлетел с моего плеча?
Пятница. Вечерочком суперовчарня прикатит. В себе привезёт две тонны: стекла, картона, капрона, скрепок, жести, угля, моющих средств. И жратвы: людской, кошковой, псиной и венерианской. Я на фуру четвёртым вызвался. Вместо Кармаула. Ему никак нельзя было на фуру идти. Он бы и не прочь, но ему нельзя. В середине сэвендэвья его накрыли и закрыли. Над ним нависла закаталаженная гадская десятка, сдобренная молотой розочкой. Ночные с понедельного вечерища до пятничного утрища волокли смены без него. И втроём доволокли до фуры. А в пятницу выхватили меня из безденежного дня и втащили в денежную ночь.
Закрыли Кармаула – моё везенье. За фуру наличкой башляют, сразу после её опустошенья и всех дел завершенья. В воскресье я с Эндой гордо шагаю в киноцу. Мы с ней уже прогуливались среди природы. И до киноцы догулялись.
Она полная брюнетка. Бодрости и огня. Волосы крашенные, губы клубничные, замазанные, но глазила настоящие. Серо-зелёные. У меня слабость к таким. Я в ту пору грузчиком в «Идиоле» ошивался. Она там заведущей тусила. Она-то в ноченьку, а я-то в денёчек. По утрищам и вечерищам мы сталкивались по трудовым вопросам. И не тока. По всяким. Впервые, в небритости своей, я увидал её в чистейшем, первобытнейшем виде, как есть, без косметических наложений. Впоследствии она всегда приходила намазанная, а я – бритый. В нас шевелились и набухали общие интересы и вкусы. И это шевеление и набухание влекло. Мне нравился я и понравилась она. Очень. Как никто и никогда.
В подтверждение она постоянно придиралась заведущей, а хохотала над моими шутками бабой. Пускай и не шутка, а косая фраза, неловко спавшая кривой гирькой с языла. Всё равно хохотала, с удовольствием, звонко. Как курятником поехавшая. Чуть не до остервенения дело доходило. Я ей: «Сегодня снились драконы, красные, белые и чёрные». На её красную спорткурточку, белую кофту и волосы намекаю. А она: «Ха-ха-ха!». Завидно. Всегда хотелось научиться такому же самобытному, искреннему и сильному смеху. Сам-то истерическим ослом. Короч, без ума я от баб, искусству хохота обученных. Это чертовски заводит. А Энда любит хохотать и вдобавок серо-зелёные глаза носит. При её появлении я часто сжимал ручку канцелярского ножа в кармане.