Братерский курил сигару и пил воду, потому что он всегда пил только воду.
– Сергей Михайлович, я на самом деле хотел с вами поговорить о другом, – начал я, и Братерский одобрительно кивнул. – Может, это глупо? Нет, я сам не уверен, что правильно всё понимаю. Так совпало, что когда мы начали этот эксперимент… С блаберидами… Это стало влиять на меня.
Братерский показал рукой вниз. Там, несмотря на вечерний час, толпа людей стремилась ко входу в торговый комплекс, смешиваясь с толпой, выходящей из соседних проёмов; эти два разнонаправленных движения создавали кишение.
– Что вы видите? Если без обиняков?
– Гнойник, – ответил я и закрыл лицо руками. Стыд опалил меня изнутри. Но я продолжил. – Я вижу гнойник, бессмысленную массу…
– Вам неприятно? – его голос стал жёстче.
– Дело не в том, что неприятно. Это становится опасно. Отсюда уже один шаг до… знаете, так можно далеко зайти. Они мне противны, и сам я противен себе. Я испытываю…
– Конечно, испытываете, – прервал мучительный монолог Братерский. – Вы типичный блаберид, который осознал это.
– Я – блаберид?
Да, я знал это. Но Братерский мог бы сформулировать помягче.
– Вы журналист. Пожалуй, один из худших представителей семейства. Современные журналисты представляют собой смесь гонора, болезненного самолюбия и дилетантства, в общем, все качества блаберидов у них в избытке. Хуже только интеллектуалы и борцы за равенство.
Меня вдруг одолела обида за профессию, за своих коллег и особенно за себя.
Что знает обо мне этот чёрт Братерский? Что знает о людях, которым мои статьи помогали добиться справедливости? Что знает он о ночёвках в неотапливаемых гостиницах? О дежурствах на морозе? Об угрозах, которые я получаю? Обо всём негативе, что пропускаю через себя каждый день?
Он мне не помощник. Обычная гнида.
– Вы слышите, сколько презрения в ваших словах? – сказал я с вызовом. – Ну а вы кто? Вот стоите тут и поплёвываете сверху на весь мир, клеите ярлыки, проводите эксперименты. А себя, я так понимаю, выводите за скобки? Не боитесь? Нет, я не угрожаю, упаси бог связываться. Но так можно далеко зайти. Очень далеко. Пусть мы не соответствуем вашим идеалам, плевать. Мне лично плевать. Но не нужно тыкать меня носом.
Братерский стоял, облокотившись на перила, и щурился на красный закат. Мои слова не вывели его из равновесия, и это было оскорбительно.