Теперь мне некуда спешить. Я брожу по улицам и печалюсь о городе детства, в мыслях к которому так часто возвращаюсь. В дымке прожитого мне трудно узнать родные места: многих улиц уж нет, от иных остались лишь названия. Все сохранившиеся плотно забиты автомашинами, как бочка сельдями. Они везде, куда ни кинь взгляд: на тротуарах, у бордюров дорог, в тесных дворах. Кажется, что город служит не людям, а частным авто. Город «уплотнён» многоэтажной современной застройкой, рядом с «верзилами» низкие домишки из позапрошлого века, и потому он представляется мне куском каравая с неровными, обкусанными краями. Из города улетела душа, которую я чувствовал в детстве и юности. Город, даривший мне смысл существования, изменил мне, и я стал в нём лишним.
В особо памятные и дорогие места я не рискую заходить – боюсь нарваться на нечто непристойное, на то, что оскорбит мою память. Я прохожу по знакомым улицам и вспоминаю родных и близких мне людей, которые здесь жили. Сотни улиц – сотни людей, многие из них уже не порадуют меня своим появлением и разговором. Они ушли с этих улиц навсегда, а те, что остались, сильно изменились, они кажутся душевно усталыми: в их лицах мало интереса к жизни, мало радости. Они или печально-угрюмы, или лихорадочно суетливы.
И задаёшься извечным вопросом: «Зачем всё это было?» А на ум приходят грустные, но столь милые русскому сердцу есенинские строки: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?»
Но «сон» каждого живущего на Земле знаменует собой не только судьбу отдельного человека. В нём отразилась эпоха, тем более такая интересная, как советская, и в ней значительны самые малые житейские подробности, раскрывающие суть и глубину этого сложного, возвышенно-ниспадающего и одновременно поучительного прошлого.
Важность и нужность совершённых дел можно увидеть лишь с вершины прожитых лет. Глядя с неё, легче понять эпохальность событий. Не случайно историки и археологи считают чьё-нибудь будничное повествование, изложенное на бересте, папирусе, дощечке или бумаге, ценнее золотой статуэтки. И это очень правильно и символично, потому что для истории равны и важны все письменные свидетельства: и смерда, и раба, и господина.
Возможно, и мои заметки послужат доброму делу памяти.
* * *
Частный ветхий дом на Гребешковском откосе стал первым, что пригрел меня после рождения. «Пригрел» – громко сказано. Когда в суровый декабрьский день меня принесли в родительский дом, его бревенчатые углы промёрзли насквозь, и от осевшего в них инея тянуло сизым дымком промозглого холода.