Яркий момент нашего семейного воссоединения наступал ближе к полуночи, когда пьяный отец отключался за кухонным столом. Я предпочитал дожидаться этого события в дальнем углу квартиры, чтобы случайно не попасть под горячую руку и не оказаться заложником педагогических практик, наступающих у него после второго стакана.
Когда протяжный храп сигнализировал о том, что опасность миновала, мать звала меня на кухню и мы волоком тащили обмякшее отцовское тело в комнату. Батя напивался до такой степени, что его головой можно было оббивать дверные косяки, не опасаясь пробуждения. Пока мама снимала ботинки и затаскивала его на кровать, у меня была пара минут, чтобы пройтись по отцовским карманам в поисках сигарет. Временами я таскал даже деньги, но никогда не покушался на особо крупные суммы. Все свое детство я страшно боялся отца, хотя и не помню, чтобы получал от него чего-то крепче подзатыльников.
Некоторые эпизоды я вспоминаю с юмором, например, принудительное прослушивание Pink Floyd, которое отец устраивал мне по пьяни. К музыке батя не имел никакого отношения (вообще, он слесарь), однако ему было крайне важно расставить правильные музыкальные приоритеты. Причем как можно раньше – лет эдак в семь-восемь. Особенно я помню Money с Dark Side of the Moon. Помню табуретку, на которой стоял импортный магнитофон, свою головенку на уровне динамиков и отца, орущего за моей спиной громче Гилмора:
– Слышишь, стерео? Стерео!
– (со слезами) Да!
– Не ной, блять! Подбери сопли! Слышишь кассу в левом канале! Монеты сыплятся?
– (со слезами) Сыплятся!
Думаю, в тот момент отцу случайно удалось заложить верный принцип: искусство и мука идут рука об руку.
И все же, несмотря на домашний бардак, я считаю свое детство хорошим. Во-первых, мне не с чем было сравнивать (у друзей ситуация дома была плюс-минус похожая), во-вторых, вряд ли кто-то может называть свое детство плохим. Детство вообще отличается способностью искренне радоваться, удивляться и жить полной жизнью, несмотря на окружающие обстоятельства. Раньше достаточно было перейти на соседнюю улицу, и перед тобой возникал целый новый мир: мокрые от дождя лавки, холодные тополя и стук железнодорожного состава за горизонтом. С возрастом эта способность куда-то уходит, теряется по пути от фабричного забора к «светлому будущему».