его видели…
Казарин в крайнем изумлении воззрился на врача, а потом с чувством проговорил:
– Спасибо вам, доктор! Спасибо за то, что поверили! Мне ж никто не верил! Даже баба, с которой сплю, и та – как все! Бросай, говорила, пить, Артем, – вот и весь сказ! А вы – поверили…
– Не стоит благодарностей, – успокаивающе проговорил врач, втайне довольный впечатлением, произведенным на пациента. – Я не поверил – я знаю. Дело в том, что в человеческом глазу есть одна ма-а-аленькая клетка. По форме она как раз напоминает некий силуэт с руками и ногами, который при соответствующем настрое можно принять хоть за черта, хоть за Берию, хоть за вашего, извините, начальника. В нормальном состоянии она не видна. Но зато в состоянии белой горячки ее прекрасно видно! Отсюда и видения чертей. Или Берии – как вам будет угодно.
– А ничего, что у меня вся эта херня началась задолго до запоя? – Артем побагровел, сообразив, что врач его обманул, чтобы понаписать теперь всяких гадостей в своих бумажках, и с вызовом продолжил: – Как вы ЭТО сможете объяснить?
– Шизофрения, надо полагать… – с удовлетворением кивнул доктор, и в истории болезни пациента Казарина добавилась очередная строчка. А потом пробормотал еле слышно себе под нос: – Шизофрения, как и было приказано…
– Кем приказано? – заорал Артем так, что в зарешеченном окне дрогнули стекла. – Козлюком?! Или самим Сидором Карпычем? Это по их указке меня сюда упекли?! Слышь, ты, доктор – клизму пропил!..
– Если вы не прекратите крики, их прекратим мы. – Врач был по-прежнему совершенно спокоен, он выполнял ежедневную, набившую оскомину работу.
Казарин сгорбился и устало обхватил голову руками. Он уже видел, как расправляются здесь с буйными. Привязывают к кровати так, что невозможно пошевелиться. Избивают черенком швабры, обмотанным тряпкой, чтоб не осталось синяков. И наконец, закалывают нейролептиками, пока человек не превращается в неподвижный, ничего не соображающий овощ. Вспышка гнева прошла столь же внезапно, как началась, уступив место глубокой апатии и отчаянию. Ни с того ни с сего (опять эйдетика!) всплыли в памяти печальные пушкинские строки:
Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад…