«Из-за вспышки лесных пожаров в
области запрет на посещение лесов установили раньше обычного. Есть
жертвы».
Да, и жертву эту будет звать Венцова
Карина Сергеевна две тысячи третьего года рождения. Сирота и
неудачница. Только Анька, поди, на мои похороны и придет.
Детдомовские-то мои все в другом городе остались.
Я начинаю плакать. Всхлипываю слишком
громко и тут же слышу далекий голос Ольги Алексеевны – нашей
воспитательницы:
- Ну-ка соберись. Чего нюни
распустила? Будешь рыдать, ничего в жизни не добьешься. Так и
останешься никому не нужной беспризорницей.
И то правда. Жестоко, конечно, но
справедливо. Если буду здесь лежать и плакать, ничего в жизни не
изменится.
Тихо по-пластунски, как на уроке
физкультуры, я принимаюсь ползти по кустам и колючкам подальше от
ядовитого газа и вдруг:
- Вот ты где, детка! – восторженно
вскрикивает Костик. Я поднимаю голову наверх и вижу его,
вытянувшегося во весь рост прямо надо мной на краю оврага. Сейчас
темно, но свет от огня отлично его освещает. Это определенно
Костик, и он определенно покрыт темно-красной чешуей. И нет у него
в руках никакого огнемета. Шар из пламени он держит прямо в
руке.
Я сглатываю застрявший от ужаса в
горле ком и начинаю зачем-то ползти обратно. Будто сгореть заживо
от уже разыгравшегося пламени лучше, чем остаться здесь и получить
фаерболом в лицо.
- Ну куда же ты, детка? – ухмыляется
он. – Не будь жалкой, встань и попрощай…
Договорить он не успевает огромный
светящийся шар светлого голубого пламени прилетает с другой стороны
оврага ему в грудь и сбивает с ног. В тот же миг пожар за моей
спиной сходит на нет, и мне становится до ужаса холодно. Будто
сейчас не начало мая, а зима.
Я съеживаюсь и прижимаюсь спиной к
влажной земле оврага. Над моей головой встречаются два огромных
сияющих шара – красный и голубой. Разноцветные искры фейерверком
рассыпаются вокруг. Зрелище завораживающее. Я застываю, раскрыв
рот, и взгляд отвести не могу.
- Беги! – рявкает на меня сверху
знакомый бархатный баритон, а мне не пошевелиться. Я только теснее
вжимаюсь в грязь оврага. Но где-то в глубине сознания проносится
мысль:
«Лешенька! Жив родненький!»
Родненький… от силы полчаса мне
знакомый! А, может, и того меньше. Но слышать его я беспредельно
счастлива. Будто камень с души свалился, и я снова принимаюсь
плакать. На этот раз не от страха от облегчения.