Когда все звуки в коридоре стихли, я снова сел и положил свои ноги поверх ног Доктора и парикмахера Камо. В попытке согреться мы сгрудились еще теснее, обдавая лица друг друга жарким дыханием. Умение ждать тоже искусство. Нам не хотелось говорить, мы прислушивались к еле различимым шорохам в коридоре.
Доктор сидел в этой камере уже две недели, а я попал сюда через день после него. Когда меня бросили в камеру, всего в крови, он не только протер мои раны, но и укрыл меня своим пиджаком. Каждый день за нами приходили одни и те же люди, завязывали глаза, уводили на допрос и через несколько часов приволакивали назад в полубеспамятстве. А парикмахер Камо ждал своей очереди уже три дня. С тех пор как он здесь оказался, его так и не отвели на допрос и даже ни разу не произнесли его имени.
Поначалу камера – метр в ширину и два в длину – казалась нам крошечной, но мы уже успели к ней привыкнуть. Пол и стены – бетонные, дверь – серая, железная. Внутри – ничего. Мы сидели на полу, а когда затекали ноги, вставали и принимались ходить по кругу. Порой, услышав чей-то далекий вопль, мы поднимали головы и переглядывались, всматривались в лица друг друга, едва обозначенные тусклым светом из коридора. По большей части мы спали или, чтобы хоть чем-то себя занять, разговаривали. Было очень холодно, и с каждым днем у нас оставалось все меньше сил.
Снова раздался ржавый скрежет железной двери. Следователи ушли, не забрав с собой никого из заключенных. Чтобы удостовериться в этом, мы некоторое время молчали, прислушиваясь. Когда железная дверь закрылась, коридор погрузился в безмолвие.
– Не забрали меня, ублюдки, никого не забрали и ушли, – пробормотал, тяжело дыша, парикмахер Камо. Поднял голову, посмотрел в темноту под потолком, а потом снова съежился на полу.
Доктор попросил меня продолжать.
– Итак, две монахини шли сквозь метель, – начал было я, но тут парикмахер Камо схватил меня за руку:
– Эй, парень, может, расскажешь какую-нибудь историю получше? Здесь на бетоне и так холод собачий, чтоб мне пусто было, а ты все про снег да про метель!
Кем считал нас Камо – друзьями или врагами? Отчего так презрительно смотрел в нашу сторону? Может, разозлился, услышав от нас, что все три дня говорил во сне? Если бы ему разок завязали глаза и увели на допрос, если бы располосовали кожу до мяса да распяли на кресте, он научился бы нам доверять. Пока же ему приходилось довольствоваться нашими рассказами и видом наших израненных тел. Доктор осторожно положил руку ему на плечо: