Поблагодарил. Благосклонно отпустил. Думать сели в полном
составе малого совета – я, Изабелла и Родрик.
- Зачем мне это надо, дядя? - спросил я, насмешливо наблюдая за
тем, как расплывается в довольной улыбке лицо Изабеллы. Понятное
дело. Теперь она на ровном месте станет не просто герцогиней, а
Великой.
- Корона твоя герцогская где? – вместо ответа спросил Родрик. –
В Турвальде осталась? А это, между прочим, важнейший символ твоей
власти.
Да, неудачно получилось. Я, стало быть, в Юме на троне сижу, а
какой-нибудь неизвестный перец мою корону в Турвальде себе на
голову напялит и объявит себя законным герцогом. Шняга…
Изабелла, услышав слова Родрика, смутилась. Улыбка с лица
исчезла. На меня смотрит виновато. Ага. Помнит кошка, чье мясо
съела! Это же она у меня тот обруч с камешками попятила и на себя
нацепила. Помню. А потом еще и профукала мой символ власти.
Наклонился к ней, шепотом сказал:
- Вечером накажу по методу дроу.
Успокоилась, опять улыбка на губах. Теперь предвкушающая. Не
знаю, почему этой гордячке так нравится, когда я ее сначала по
попке шлепаю, а потом утешаю. Но какая разница? Ей приятно, а мне
не трудно. Да и приятно тоже. Не шлепать, конечно, а потом
утешать.
- Вот, - продолжил тем временем дядя. – А так ты проведешь
торжественную церемонию коронации с принятием нового титула. Для
этого изготовим новую корону, естественно. Заодно я и
бракосочетание ваше проведу, как положено. Будет отличный повод
устроить для народа праздник на неделю – другую. И время подходящее
– зима наступит уже, никаких срочных работ ни у кого нет.
Вот как раз после этого и возник небольшой спор по поводу
статуса Изабеллы. Как он завершился, я уже рассказал.
Въезжаем мы, стало быть, в Юмиле, восторженные подданные,
наконец, вновь обретшие своего горячо любимого законного герцога, а
еще больше дармовую выпивку, которая сегодня будет выставлена на
всех площадях, неистово меня приветствуют. Коня моего, неизменного
Буяна, ведет под уздцы бывший граф Сиверс. С остриженными волосами
в знак покаяния и раскаяния в содеянном. Да, оставил я ему жизнь и
даже почти простил. Не я оставил, и не я простил, если формально
рассуждать. То есть я, конечно, но устами Изабеллы.
В ту ночь, когда я стимулировал умственную деятельность Изабеллы
поглаживанием ее груди, она высказала следующее: