он немедленно созвал народное собрание и избрал взамен почившего другого своего приверженца на остаток дня.
[138] Цицерон острил, что «при консуле Канинии никто не позавтракал. Однако при этом консуле не сделано ничего дурного: ведь он проявил изумительную бдительность, раз он за все свое консульство не видел сна», но в узком кругу говорили, что этого достаточно, чтобы любого заставить плакать. Те, кто занимал дополнительные должности преторов и квесторов были благодарны, но при этом сетовали по поводу уменьшения важности своих магистратур.
[139]«Республика – ничто, пустое имя без тела и облика» – так, по слухам, говорил диктатор. Решения теперь принимались частным образом, имея дело с просьбами, доставшимися в наследство после гражданской войны и предшествовавших ей лет хаоса в управлении. Зачастую решения эти оказывались весьма разумными, однако дело было не в этом. Как правило, они оформлялись соответствующими процедурами, как будто речь шла об официальных постановлениях сената. Провинциальные общины даже благодарили Цицерона за дарование им привилегий на фиктивном заседании сената, в участниках голосования на котором он числился. Когда сенаторы, возглавляемые Марком Антонием, консулом 44 г. до н. э. вместе с Юлием Цезарем, подошли к последнему, чтобы сообщить ему о новых почестях, диктатор занимался делами и не встал, чтобы поприветствовать сенаторов. Формально его ранг подразумевал, по-видимому, что он не обязан делать это, но все равно многие восприняли такой поступок как величайшее оскорбление. Во время общественных игр Цезарь также занимался делами, в своей обычной манере диктуя письма нескольким писцам одновременно. Публике это не нравилось, поскольку она желала, чтобы он вместе с нею разделял удовольствие от зрелищ. Создавалось впечатление, что Цезарь всегда торопится и не имеет достаточно времени, чтобы проявлять почтение к сенаторам и простонародью.[140]
Раздражение толпы вскоре улеглось, а вот многие нобили продолжали возмущаться. Диктатор знал это. Юлий Цезарь, как позднее вспоминал Цицерон, с печалью говорил: «Сомневаться ли мне в том, что меня глубоко ненавидят, когда сидит Марк Цицерон и не может поговорить со мной с удобством для себя. А ведь если есть сговорчивый человек, то это он. Однако не сомневаюсь, что он глубоко ненавидит меня». Сильно ощущается усталость и сознание неизбежности в следующих словах: «Я достаточно долго прожил и для законов природы, и для славы». Его решимость добиться эффективного функционирования Рима и империи оставалась непоколебимой, и, по-видимому, он ожидал от окружающих осознания, что ему необходимо этого добиться. Диктатор предсказывал, что в случае, если он неожиданно умрет или будет убит, начнется новая гражданская война, и считал, что у других достаточно здравого смысла, чтобы понимать это и видеть, что куда полезнее оставить его в живых. Желая продемонстрировать уверенность в себе или, возможно, просто расслабившись, он распустил свою испанскую охрану. Сенат голосовал за предоставление ему эскорта из сенаторов и всадников, однако это так и не было осуществлено на практике. Юлий Цезарь прогуливался или его несли в лектике