— Н-нет… — дыхание его сбилось.
Его способность — Малый Король — требовала остановки сердца, но
он не мог удерживать её дольше пяти секунд. Максимум десять, если
повезёт. А затем…
Когда он отпустил способность, жизнь вновь вошла в его тело, а
законы физики вернулись с неумолимой силой.
— Г-гха! — он захлебнулся кровью и грязью, когда его изувеченное
тело продолжило разрушать землю.
Кости были раздроблены, внутренности перемешаны в месиво.
Белоснежные волосы превратились в грязный хаос, перепачканный
кровью.
Его кожа порвалась, мышцы вывернулись наружу.
И всё же, даже в этом состоянии, он оставался жив.
Его сознание цеплялось за жизнь, как загнанный зверь.

— Только не вздумай… не вздумай радоваться… моей смерти, Эмилия,
— прошептал он, стиснув зубы.
Мысль о том, что та, кого он презирал, могла торжествовать,
вызывала отвращение, сравнимое с болью, терзающей его тело.
Грязь и камни забивались в рот, и он захлебнулся. В панике он
снова активировал Малого Короля, чтобы избежать гибели.
Но это лишь отсрочило неизбежное. Он захлёбывался.
Включал Малого Короля.
Захлёбывался.
И снова активировал.
Так продолжалось, пока сердце, изнурённое бесконечным включением
и остановками, не отказало окончательно.
— Проклятье, — пронеслось в его умирающем сознании, когда лёгкие
наполнились грязью и водой.
Он понял, что никто не вспомнит его, кроме как страшный сон.
Никто не пожалеет, не оплачет.
Одиночество и ненависть были его единственными спутниками.
Так завершился путь Регулуса Корниаса, Архиепископа Жадности,
который даже перед лицом смерти пытался цепляться за свою мнимую
жизнь.
***
Токио, Сибуя.
Больница.
На больничной койке неподвижно лежал молодой парень лет
шестнадцати-семнадцати. Лысая голова, тусклая кожа, обведённые
тенью глаза — болезнь безжалостно съедала его.
Рак поджелудочной железы.
Множество датчиков, проводов и трубок тянулись к его телу, а
капельница размеренно вводила химическое вещество, предназначенное
лишь для замедления неизбежного.
Доктора знали, что дни этого пациента сочтены.
Сам парень тоже понимал: впереди лишь пустота.
В комнате царила гнетущая тишина, нарушаемая только мерным
пиканьем монитора. Никого из близких рядом не было.
Он всегда считал, что лучше уйти так, без слёз и прощаний.
Когда его тело перестало сопротивляться болезни, сознание словно
вырвалось из физической оболочки.