Обреченные на любовь, мы беззащитны перед теми, кого любим.
Порой одного из нас это любовь вовлекает в порочный круг ненависти, разрушающей твою личность до основания, до самого дна, где нет ничего, кроме мрака и безысходной тоски.
Ты любишь и ненавидишь, балансируя на грани яви и сна, разума и безумия, падая вверх в лучах света Черной Луны.
Мягкий, но настойчивый шепот ее отключает все мысли, и открывает шлюзы, затем поток иформации затопляет мозг и, – бум: происходит перезагрузка, и новые программы загружаются в центральный процессор, строя новую перефирию внутри тебя, делая другим, смертельно непохожим того, кем ты был на самом деле.
Лилит, Лилит, моя Черная Луна>13, любовь моя и ненависть, жизнь моя и смерть моя. Зачем я повстречал тебя однажды, и превратил свою жизнь в кромешный ад доверия и подозрений, безумной страсти и жажды смерти?
Я давно находился дома и, сидя на подоконнике, бездумно глядел вниз на снующих торговцев, заполонивших кривые улочки Иерусалима. Вот прошли римские легионеры, ведущие перед собой закованных в цепи рабов, кричавшив что-то в толпу на арамейском языке, толпа колыхалась как вода, в ней возникали волны и водовороты, из которых в рабов летели кости и проклятья. Густой и желтый от пыли и жары воздух с трудом проходил в легкие, заполняя их до отказа черной тоской и горькими, как поцелуй смерти, предчувствиями.
Вдруг вдалеке в наступающих сумерках, когда благодатная прохлада, опускаясь на город, вытесняет грусть из сердца, на углу Пречистенки и Гоголевского бульвара я увидел твою тонкую, сотканную из радости фигуру, идущую к дому. Остановившиеся вмиг машины, пропустили тебя, и ты, перейдя улицу, посмотрела наверх и, увидев меня, радостно улыбнулась и вошла в подъезд.
Днем в маленьком парке больницы было многолюдно, в воскресенье родственники навещали пациентов. Честно говоря, и тех, и других трудно было отличить друг от друга, потому что они все болтали как заведенные о какой-то чепухе. Глаза их горели, и невысказанные мысли и чувства роились вокруг голов, как осы, жаля врачей и медсестер, которые падали замертво и тут же оживали, отряхиваясь, как бычки на пастбище, недоуменно смотря по сторонам.
Я сидел на лавочке под раскидистым дубом, и, глубоко вдыхая дым сигареты, думал о вечном, как навозная куча у колхозного коровника, вопросе: что делать дальше?