Мастер Пори оставил меня, дабы занять место среди своих собратьев – членов Совета, толпа женихов и любопытствующих хлынула следом за приставом и сопровождающей его стражей, и на площади остались только я да священник, который первым запел псалом. Он спустился с помоста и подошел ко мне.
– Если не ошибаюсь, вы капитан Рэйф Перси? – спросил он. Голос его, глубокий и низкий, походил звучанием на басовый регистр органа.
– Он самый, – ответил я. – А вы мастер Джереми Спэрроу?
– Да. Малоумный проповедник, самый убогий, смиренный и ничтожный из служителей Господа.
Его мощный бас, атлетическое телосложение и свободная, смелая речь настолько не вязались с этим самоуничижительным признанием, что я едва удержался, чтобы не рассмеяться. Он это заметил, и лицо его, с виду на редкость грозное и воинственное, осветила улыбка – словно луч солнца вдруг заиграл на иссеченной волнами прибрежной скале.
– Я вижу, вас разбирает смех, – добродушно сказал он. – А между тем я говорю чистую правду. По духу я – кроткий Иов18, хотя природе было угодно наделить меня телесной оболочкой Самсона19. Уверяю вас, она подходит мне еще меньше, чем какому-нибудь тощему замухрышке подошли бы штаны Фальстафа20. Однако почему вы остались здесь, сэр, разве вы не пойдете в церковь?
– Будь это лондонский собор Святого Павла, я бы, пожалуй, пошел, – отвечал я. – Но здешний храм так мал, что почти вся толпа останется снаружи, и мы едва ли подойдем к двери ближе чем на пятьдесят футов.
– К главной двери – да, однако священники могут проходить и через боковую. Если хотите, я проведу вас. Наши пригожие дурочки идут медленно, и, свернув в этот вот переулок, мы далеко их обгоним.
– Идет, – согласился я.
Мы свернули в переулок, сплошь засаженный табаком, обогнули дом губернатора и, обойдя процессию с фланга, достигли бокового входа еще до того, как девушки вступили в церковный двор. Однако у двери стоял на страже бдительный причетник.
– Я мастер Джереми Спэрроу, священник, прибывший месяц назад на «Саутгэмптоне», – объяснил ему мой новый знакомец. – Мое место на клиросе, любезный, так что, будь добр, пропусти нас.
Причетник, раздуваясь от сознания собственной значимости, загородил собою узенькую дверь.
– Вас, достопочтенный сэр, я пропущу, ибо так велит мне долг. Однако этот джентльмен – не проповедник; я не могу позволить ему пройти.