– Вот всё, что могу, – сказал, вздохнув, – скоро и этого не будет. Животами все маются. Вы хоть сами там, если возможно, угольки при себе держите. Древесный уголь немного помогает.
Угольки можно было взять возле кухни, и многие уже хрустели ими, что, кажется, помогало.
К ночи хилый дождичек разгулялся. Пленники мокли и мёрзли, но спрятаться было некуда.
– Пишлы копаты, тамо и дождя нема, – сказал Василь Ивану.
Иван уже думал об этом, ответил другу:
– На мокрую одежду земля налипнет, утром сразу все увидят, чем мы занимаемся.
– А в яме, под настилом, поди, сухо, – вздохнул Дубов.
– Ага, – съязвил Воронов, гортань у него поджила, голос появился, и он, радуясь этому, пробовал говорить, – замечательное место для отдыха, духами пахнет.
– Да и близко там новенькие, – продолжал размышлять Иван, – услышат нашу возню, начнут выяснять, что происходит. Надо их как-то отправить в другое место.
Он встал и прошёл к новичкам. Некоторые уже спали, сгрудившись в кучу, однако, когда Иван подошёл ближе, раздался негромкий густой бас:
– Кто тут? Чего надо?
И в темноте, прямо у самых ног Ивана, приподнялся от земли обладатель баса.
Иван присел.
– Спросить хочу: как там, на фронте?
– Не видно – как? Хреново.
Помолчали. Иван спросил:
– Где наши? Далеко? Как вас взяли?
– Тебя как звать? – спросил бас.
– Иваном. А тебя?
– Семён. Вот что, Ваня: бьют нас в хвост и в гриву, так, что говорить не хочется. А взяли нас просто: танки обошли слева и справа, с ними – автоматчики. А мы со своими пушками – без снарядов. Я – артиллерист, подносчиком был. Когда на тебя танк прёт, а у тебя только винтовка в руках, что делать? Под танк ложиться, чтобы брюхом его остановить, или «хенде хох»? Кто не сдался, тот там теперь и лежит. А раненых, кто на ногах не держался, пристреливали или давили гусеницами.
Иван представил эту жуткую картину.
– Что ж они, звери, раненых, разве так дозволено?
Отец Ивана три года, с четырнадцатого по семнадцатый – до Октябрьской революции – кормил вшей в окопах, всего натерпелся и навидался, но о том, чтобы убивали пленных, не говорил, не слышал такого.
– Им всё дозволено. Нелюди. Не дай Бог всё это видеть!
Льёт дождь, в темноте ворочаются, ругаясь, усталые пленники, время от времени вспыхивают прожектора, ощупывая лучами заграждение лагеря: там, под крышами вышек, люди в серой форме озабочены тем, чтобы удержать совершенно незнакомых им людей, которые ничем ни перед кем не провинились, в холоде и слякоти, как диких и опасных животных.