.
Очевидец В.Ф. Краснов прислал Л.Н. Толстому рукопись об увиденном на Ходынском поле. Л.Н. Толстой высказал автору ряд критических замечаний, советуя главным образом отбросить ненужное, преувеличенное, застилающее суть дела. После переработки рассказ был напечатан в журнале «Русское богатство». В.Ф. Краснов свидетельствовал: «У задней части места гуляний, ближе к Ваганькову кладбищу, виднелись огромные тесовые сараи с бочками пива и меда. Их было десятка два, и каждый длиною аршин по сорок; между ними широкие свободные пролеты-проходы, саженей в двадцать, ничем не огороженные. Сараи эти, огромные и аляповатые, и без всяких украшений, имели грубый вид. Было много и приезжих из уездов. То и дело подкатывали сюда их шарабаны и тарантасы, битком набитые народом, – и табором располагались здесь же. Многие расположились и уснуть тут же, в роще, под охраной развесистых сосен. Только одного и можно было опасаться, – чтобы не смяло толпой. И деревья разбивали сплошной поток людской на ручейки и охраняли уставших и спящих… Кой-где занимались костры – для чая – около повозок. Говорили, что на завтрашние представления привели ученых слонов и привезли птиц; что устраивают бездонные фонтаны пива-вина, завтра они будут беспрестанно бить из земли для угощения всех желающих, только успевай подставлять кружку. Говорили, что пригнали стада лошадей и коров для раздачи выигравшим в лотерею. И много другого говорили кругом… Это будоражило нас и подстегивало идти скорей все дальше и дальше вперед… и я толкал соседей, а они толкали меня. И все мы были пленниками друг друга… Становилось все душнее и душнее… В начале суматохи недалеко от меня, у будок, виднелись казаки и солдаты, конные и пешие. Кой-где им еще удавалось проникать в толщу толпы и уносить вон мертвых и задыхающихся. А потом это стало уже невозможным, и толпа просто выдавила солдат вон, по ту сторону будок. Живые выдавливались толпою от себя кверху, а мертвые – вниз. И люди ходили по людям, смешивали их с землей, до неузнаваемости уродовали сапогами их лица… И я ходил по упавшим, добивая их вместе со всеми невольно… Помню, я упирался глазами то в будки, то в промежутки между ними и видел поле гулянья, сараи с бочками, карусели, столбы с призами вверху. Там ждали нас коварные самовары да гармоники, шелковые рубахи и плисовые шаровары – они колыхались на недоступной высоте… Опомнился я весь в крови, по ту сторону, невдалеке от будок, на лужайке…. Я оглянулся назад, к будкам. Все пространство от меня до будок было усеяно павшими, мертвыми или не очнувшимися от обморока. Некоторые лежали, вытянувшись, как покойники дома – на своих столах, под образами. И были, по-видимому, мертвы. У многих из них лежали под головами только что добытые узелки с гостинцами. Другие держали их на груди в скрещенных руках… Среди общей сумятицы невольно останавливали всех и настраивали по-своему эти чинные и строгие покойники. Вдали у бочек с пивом и медом копошилось много народу. Бочки трещали и разламывались, бочки скидывались, огромные пирамиды их распадались. Тут же на лугу разбивали им дно, чтобы черпать и пить скорее кружкой. Бочки подвозились на платформах, по рельсовой ветке, прямо на гулянье. Пили картузами. А перед сараями стояли узенькие корытца, над ними трубочки с кранами, через которые должно было чинно наливаться из бочек пиво и мед и церемонно выпиваться из кружек. Кажется, все было заботливо предусмотрено, – а все пошло и здесь по-другому, как и у будок. Ломали перила у сараев, чтобы было чем разбить дно бочек. Я чувствовал ужасную слабость и тяжесть и не решался дойти до сараев. Близко около меня, рядом, сидел на лужайке грузный татарин. Из-под его тюбетейки на лоб струились ручейки пота, и весь он был – как из бани – красный и мокрый… У его ног лежал узелок с гостинцами, и он ел пряник и пирожок, кусая их по очереди, запивая из кружки медом… Я попросил его дать мне попить, он подал меду из своей кружки. У него уцелела даже цепочка часов… На мои жалобы, что вот, мол, меня смяли, а я ничего не получил, татарин пошел и вскоре принес мне узелок гостинцев и кружку из будки»