Однако тот не послушался и рассказал, как оно было до её приезда. Два часа назад он внезапно почувствовал себя довольно прескверно: ему стало трудно дышать, руки едва слушались, а тело пронзала острая боль. Симон ожидал, что возникшее недомогание пройдет, но тщетно. Только после получаса валяния он решился отправить сообщение. Которое было набрано и сохранено после озвучки диагноза. На том настояла Лиза. Симон не хотел этого делать, говоря, что можно и позвонить. Но требование было исполнено. Симон был ей благодарен, так как говорить ему было действительно трудно.
Лиза смотрела на него, лежащего в постели, где они проводили много времени, и едва сдерживала слезы. Теперь ложе любви становилось предсмертным пристанищем.
Если до этого критического момента она слабо понимала происходящего с ним, точнее, не хотела, то теперь вынуждена всячески убедиться в этом. Лицо Симона теряло краски и бледнело, носогубная складка ещё сильнее углубилась, а глаза закрывались от боли. Лизе казалось, что и ей становится так же больно, как и ему. Она с ужасом понимала, как молодой мужчина теперь умирает из-за формы рака, которая не поддавалась какому-либо лечению. И это в то время, когда другие формы побеждались как по мановению палочки. Почему именно с ним случилось досадное исключение?
– Доктор сказал, что я тот единственный на миллион, который заболел раком, по-прежнему не поддающий лечению. – Сказал Симон Лизе, когда они стояли тогда на пляже. Тогда днём он как узнал так и решил что надо сразу же поставить девушку в известность. В этом виделось благое намерение: чем дольше знаешь, тем проще принимаешь смерть.
– Но как так? Сейчас же не осталось никаких неизлечимых болезней!
– Всегда бывают исключения из правил.
Нельзя сказать, что умирающий флегматично отнёсся к тому, что его дни – сочтены. Ему, как и любому на его месте, хотелось кричать от несправедливости. Прожить три десятка лет – ничто по сравнению с тем, что мало кто теперь мрет раньше ста лет по естественным причинам. Симон успел наделать ошибок: женился не на той женщине, с которой развёлся через три года, несмотря на наличие ребёнка; не испытывал должной страсти к своей работе программиста, которую всё же бросил. Став владельцем небольшой картинной галереи, он подолгу запирался в своей рабочей комнате и водил кистью по холсту. Правда, выставлялись чужие картины, так как свои он считал недостаточно достойными для всеобщего обозрения. Он два года жил тем, чтобы начать жизнь с чистого листа, и вот пошли последние часы.