Тогда Джеймс снова взглянул на него, словно увидел впервые.
– Шон, – сказал он.
Эмма опустила телефон, которым была занята, и тоже «официально» узнала его, приветливо улыбаясь.
Не выключая двигателей, они с энтузиазмом обменялись замечаниями о погоде и состоянии дорог, и Шон рассказал им о пылевой буре, о которой они узнали из теленовостей, но не заметили здесь – вот же повезло им с микроклиматом. А затем повисло неловкое молчание.
Шон понимал, что они хотят отправиться дальше. Он злился, но продолжал говорить о чем попало: о виноградниках, о хозяйстве, – и понимал при этом, что они не собирались останавливаться, сделав вид, будто не узнали его. Они дружили семьями, а теперь он был сам по себе. Шон указал на их прицеп, в котором под брезентом угадывались очертания больших колонок.
– Ну, конечно! – воскликнул он. – Ваш прием в честь солнцестояния – надо надеяться, солнышко выглянет!
– Ну, – сказал Джеймс уклончиво, – совсем скромный в этом году.
– Большие колонки для маленького приема.
– Не такие уж большие.
Они смотрели друг на друга, и улыбки сползали с их лиц. Они не собирались приглашать его.
– Я приехал, чтобы сообщить Гейл о смерти нашего близкого друга. – Шон глядел на них снизу вверх из своей более приземистой машины. – Мы по-прежнему дружим, если вы не в курсе.
– Это правильно, – сказал Джеймс. – Сожалею о вашей потере.
– Да, – произнесла Эмма, – очень сожалеем. Всего тебе хорошего, Шон.
Джеймс переключил передачу «лендровера», и прицеп с колонками прогромыхал в опасной близости от «астона», но Горинги смотрели прямо перед собой. И вот они исчезли.
Шон внимательно следил за ними в зеркальце заднего вида, и его сердце стучало, словно после потасовки. Он считал их друзьями: когда-то он приносил с собой лучшее вино и мирился с их нудной компанией, надеясь, что они раскроются в какой-то момент, считая их манеру держаться английской сдержанностью.
Нет. Они никогда не были друзьями; они всегда были холодны с ним. Это Гейл им нравилась, и он знал, что они расценивали ее брак с ним как мезальянс. И боль от потери Тома вспыхнула в нем с новой силой: вот кто был настоящим другом и джентльменом, всегда относившимся к людям с равной теплотой и достоинством, говорил ли он с бродягой или миллиардером. Шон вновь услышал голос Кингсмита, словно доносившийся из тех давних времен, когда он потерпел неудачу в бизнесе: «Учись и не оглядывайся». Он взглянул на часы и сказал навигатору: