паж – прикованным к ней головой вниз Прометеем, над которым навис орёл с кровавым куском печени в клюве. Прометей… как похоже на
промiнь –
луч на мове, и
мить –
миг, а в купе это даёт луч, промелькнувший мгновенно. В пруду, однако, отражается красный диск солнца и подвешенный одной ногой в петлю анкха скоморох, руки его и вторая нога прибиты гвоздями к стволу и веткам.
Из-за скалы, принявшей на грудь Прометея, на белом коне выезжает
Она,
с осиной талией
и в длинном платии,
в атласной шляпке с черной вуалеткой,
с руками бледными,
в перстнях из платины,
и на окно она уставилась
сквозь паутину вуалетки.
И руки бледные
подносит медленно,
мерцая мертвым бледным сплавом,
к густой и черной вуалетке…
Аудашу пронзил леденящий холод, она отпрянула от окна. А спустя мгновение, когда снова прильнула к нему, Мечта самоубийцы, Мера Мер – Со-мерть уже скрывалась из виду, над нею за спиной медленно раскачивалась чёрная хоругвь с подобием розы из двух листков трилистника-клевера, приносящих удачу.
Смиренно, соразмерно появилась за Смертью Умер-енность, напомнила о золотой середине. Всему отпущена своя мера, у меры свой хронометр (или хрономер, времямер?), свои водные часы вместо песочных, и мера переливается из полного в порожнее, из пустого в полное до краёв. Мера мира, безмерность, неумеренность и соразмерность его. Золотая середина, золотое сечение, но и aurea mediocritas – золотая посредственность. Разве у золота существует серый оттенок? Если только оно стоит между серебром и бронзой, которые бросают на него свой отсвет.
Так вот каков ты, Деus ex machina, бог из машины с затемненными стёклами, не Деус, но Демонус. А кто еще может выскочить из машины? Диявол: Дея и воля. На цепи у него сладкая парочка Влюбленных. Голы они, как соколы, ибо богаты любовью. И Деус Дияволyс ими помыкает. Любящие сердца – точка не Архимеда, а Бафомета в космосе, он пафосно отталкивается от нее, чтобы вертеть миром вопреки здравому смыслу. Слабое, уязвимое место есть любящее, а также благородное сердце. Через него все беды человечества. Но через него и будет спасение. Так что, Диявол, ты сам кузнец своих цепей.
Ляля мрачно посмотрела на сию мрачную голограмму и отвернулась:
– Не пойду!
Демонус презрительно ухмыльнулся. Зато завопили заложники: